Оренбургский владыка

Болезнь от атамана отступила, в двадцатых числах мая он уже начал выходить на улицу, там садился на крыльцо, закрывал глаза и сидел так, вяло шевеля губами, покачиваясь, минут двадцать, потом, возрожденный, начинал вызывать к себе людей.

В один из теплых тихих дней в Тургай на усталых худых конях и прискакали посланцы Оренбурга, а точнее, представители съезда объединенных станиц, Богданов – член войскового правительства, которого Дутов хорошо знал, и подъесаул Пивоваров.

– Г-господи, какие гости, – растроганно побормотал Дутов, приподнимаясь на постели.

Широкое, чуть оплывшее после болезни лицо его имело лимонный оттенок, словно атаман перенес желтуху. Богданов понял, что до полного выздоровления Дутова еще далеко, не менее двух-трех недель. Голос также выдавал Дутова, – подрагивал, дребезжал слабо. Впрочем, Богданов, видя все это, не стал ходить вокруг, да около.

– Мы прибыли за вами, Александр Ильич, – напрямую, без каких-либо вступительных слов, заявил он, подвигал из стороны в сторону тяжелой нижней челюстью. На плечах его красовались новенькие, с металлическим шитьем офицерские погоны, Богданов, как и его спутник Пивоваров, также был подъесаулом. – Без вас Оренбург задыхается.

Дутов медленно наклонил грузную, коротко остриженную голову:

– Согласен. Расскажите, что происходило в войске в мое отсутствие? Может, я чего-то не знаю?

– Борьба с большевиками идет на территории всего войска. Комиссары, понаехавшие к нам из Петрограда, во уже где сидят, – Богданов попилил себя по горлу пальцем. – Под дула расстрельные ставят уже не только нас – баб наших. Земля оренбургская горит. Как-то комиссары приехали в станицу Изобильную – выгребать из казачьих закромов остатки хлеба. Все в матросской форме, в кожанках, пьяные. Старики решили хлеб не отдавать. И не отдали. Комиссары стали грозить им виселицами и пытками. В ответ старики решили каждому комиссару предоставить по персональной петле – и повесили их.

– Молодцы, деды! – не выдержав, рассмеялся хрипло Дутов. – Узнаю наших. А дальше что? Оружие-то хоть в станице было?

– Было. Тридцать винтовок. Все остальное большевики отобрали. На следующий день послали в Изобильную свой отряд – за повешенных комиссаров решили расквитаться. Отряд немаленький – шестьсот человек, два орудия и шесть пулеметов.

А у станичников всего-навсего тридцать винтовок…

– Тридцать винтовок, – эхом повторил за Богдановым атаман.

Косой луч солнца пробежался по створкам окна, отразился от медного шпингалета, прыгнул в комнату, попал прямо в глаза Дутову. Атаман улыбнулся.

– Да, тридцать винтовок, – подтвердил Богданов, – и драку эту мы выиграли. Винтовки взяли себе фронтовики – тридцать человек – и засели за каменной оградой церкви. Остальные, – едва ли не вся станица, все мужики, – разделились на отряды, вооружились косами, топорами, вилами, лопатами, кто чем, в общем, – и за стогами сена попрятались в сугробах. Красные дали по станице несколько залпов и стали сгонять народ на митинг. Тут дружно ударили тридцать стволов… Через пятнадцать минут все было кончено, – гордо закончил свой рассказ Богданов. – Из шестисот человек, которые пришли расправиться со станичниками, скрыться не удалось ни одному. Мы же взяли шестьсот винтовок, пулеметы и два орудия.

Лицо у Дутова посветлело.

– Молодцы, молодцы, – пробормотал он, – умыли красных. Надо полагать, после этого они уже в станицу – ни-ни? Не сунулись?

– Сунулись. Еще как сунулись. Пришли с серьезной артиллерией и пулеметами. Да только у казаков уже было оружие и встретила Изобильная гостей достойно. Устроили засаду за церковной оградой – место приметное, укрыть можно целый полк. В близлежащих домах также попрятался вооруженный люд и, когда красные втянулись в станицу, – ударили с двух сторон. Красный отряд будто корова языком слизнула – ни одного человека в живых не осталось.

– Трофеи, естественно, взяли?

– А как же иначе? Должны же мы пополнять свои склады. Взяли семьсот винтовок, двенадцать пулеметов и четыре пушки, – Богданов не удержался, потер руки.

Атаман довольно зашевелил губами:

– Богатый подарочек! Молодцы! Такого красного деятеля, как Цвиллинг, не встречали?

– Ну как же, как же! Вторым отрядом как раз он и командовал, Цвиллинг этот. Большой полководец, ежели брать его в кавычках. Но все, Александр Ильич, откомандовался товарищ Цвиллинг – на кладбище отнесли.

– Молодцы, молодцы, – вновь похвалил атаман, голос его сошел на нет, превратился в шепот – атаман долго говорить не мог, опустил голову на подушку.

– Для нас победа в Изобильной стала как глоток свежего воздуха – народ головы поднял и сам начал с колен подниматься, – сказал Богданов, – люди потянулись к оружию. Создали несколько партизанских отрядов, совершили десятка два налетов на Ташкентскую железную дорогу… В общем, дело пошло. Дальше – больше. Мы объединились с уральскими казаками, образовали защитную линию, наладили связь с чехословаками, с Самарой, провели свой съезд, – голос у Богданова сделался торжественным, звонким, оренбургский посланец приподнялся на табуретке. – Съезд просит вас, Александр Ильич, как можно быстрее вернуться на родину и взять все руководство военными действиями против большевиков в свои руки.

Лицо Дутова порозовело, он наклонил голову, притиснул подбородок к груди. Просипел:

– Пора подниматься с этого одра. Давно пора.