Орест и сын

Складывая тетради, Инна думала: и вправду дурак. Эти, у которых гемофилия, совсем другие — глупые и беспомощные, как, например, та женщина. Конечно, она узнала ее сразу: счастливица, которая стояла у «Севера». К ней он шел через дорогу, улыбаясь набрякшим ртом. Щербинки на ушной раковине стали заметнее.

За чайным столом женщина сидела напротив: Инна успела рассмотреть. Щербинки на ушной раковине стали заметнее. Но главное — лицо. Под светом люстры оно больше не казалось осенним яблоком — яблоко пролежало в подвале всю зиму, до новой весны. А еще эти стрелки, старомодные, теперь такие не рисуют…

Все вышли в прихожую, но Инна не двинулась с места. Чибис тоже. За столом они остались вдвоем.

— Она вам — кто?

— Никто, — Чибис глядел настороженно.

— А чего ходит?

— Не знаю, пришла… — на этот вопрос у него не было ответа.

— А твоя мама, где она? — Инна прислушивалась к тихим голосам, доносящимся из прихожей.

— Умерла.

— Давно? — она спросила просто, и он ответил:

— Когда я родился.

Вернувшись домой, Инна вспоминала губы, которые Светлана назвала подпухшими, и думала об этой женщине, смотрела цепкими глазами, будто прокручивала фильм: вот он снова стоит, разводя руками, улыбаясь своей набрякшей улыбкой, а она идет ему навстречу. Что-то подступало к сердцу: «Не она, не она… я…» Теперь, словно пленку уже подменили, он пересекал Невский, направляясь не к другой женщине, о которой забыл в ту же минуту, а к ней, стоящей на пустом берегу…

Сказала: похож на Эхнатона… Египет проходили в шестом классе. Инна одернула рукава домашнего халата и пошла к стеллажу. Старые учебники стояли на нижней полке. Она нашла и сдула пыль. В параграфе, посвященном фараонам, никакого Эхнатона не было. Здесь говорилось о рабах, чей труд нещадно эксплуатировали. Пробежав глазами, захлопнула учебник и подошла к окну.

Снег, валивший хлопьями, облеплял холодные стекла. «Как он с ней разговаривал, этот его друг, Павел Александрович… Насмехался, все время насмехался… А эта дура так и не заметила…»

В гостиной поднялись голоса. Инна подкралась и заглянула: родители усаживались перед телевизором — к ней спиной.

«Чибис сказал: жена умерла. Эта — вообще никто…»

Отец дотянулся и нажал на кнопку. Спутник облетел Землю с победным писком и исчез. Вместо него выплыл грузный силуэт страны, похожий на животное, поджавшее лапы под брюхо. Затаив дыхание, Инна дожидалась появления башни.

Башня, статная красавица, явилась в рогатом кокошнике. От четырех рубиновых граней, подобно пунктирному сиянию, спускались нанизанные на нити жемчуга. Торопясь, пока заставка не исчезнет, Инна оторвала второй лепесток. Он забился в руке, как живой. «Получилось, в тот раз получилось… Значит, и теперь получится…»

Разжав пальцы, она швырнула в эфир свое второе желание:

ВЕЛИ, ЧТОБЫ ОН СТАЛ МОИМ…

* * *

На следующий день уроки шли особенно медленно. Выйдя из школы, Инна двинулась по Среднему проспекту — мимо высокой безымянной церкви, гастронома и булочной, переходящей в угловую кондитерскую. За стеклом маячила маленькая старушка — стояла у высокого столика, едва дотягиваясь до столешницы. Птичья лапка, унизанная серебряными кольцами, цепко держала кусочек бисквита, украшенный пластинкой желе. Обрывок вуальки ежился складками на вытертой шапочке. Сглотнув голодную слюну, Инна вошла.

Мелочи едва хватило на чай. Аккуратно, боясь расплескать, она донесла чашку и поставила на столик. Напротив, за другим столиком, стоял старик. Бородавка, похожая на картофелину, шевелилась, тыкаясь в коржик.

Если бы не бородавка, она ни за что бы его не узнала: мало ли нищих… Но теперь, мгновенно вспомнив, замерла.

Проглотив последний кусочек, он запил остатками кофе.

— Скажите, — Инна решилась, еще не зная, как начать. — Вы ведь… ученый?.. Я… я очень интересуюсь Египтом. Особенно фараонами…

Она ждала, что он откликнется, но старик смотрел безучастно, будто не слышал.

— Конечно, мы проходили по истории. Но мне хочется узнать больше… Например, про Эхнатона. В учебнике про него нету…

Не дослушав, он нагнулся, поднял портфель и направился к выходу.

«Подумаешь!.. — Инна фыркнула презрительно. — Тоже мне… ученый!..» — и оглянулась на старушку, допивавшую кофе за соседним столиком.

Старушка отставила чашку и подняла на Инну голубые глаза.

— Очень, очень красивая девочка. Смотрю и любуюсь, — сморщенные губы сложились в улыбку. — Я тоже была красивой. Мы обе: я и сестра… Хочешь, покажу?

Инна кивнула машинально.

Вытерев пальцы аккуратным платочком, старушка открыла сумочку:

— Вот…

Фотография, выцветшая и потертая, ничего особенного: какие-то девочки, стоящие в два ряда. Четыре пониже, три повыше, за спинами, словно им под ноги подставили скамейку.

— А вы где? — просто так, из вежливости.

— Ну как же! — старушка всплеснула птичьими лапками. — Вот же — вторая с краю. А это, — коготок скользнул в сторону, — моя сестра. Здесь нам обеим по шестнадцать.

— Очень красивые, — на самом деле не очень. Просто молодые. — Это что, после войны?