Орест и сын

— Кажется? Да, да, понимаю… Ни времени, ни места… В советской трагедии всё приносят вестники, — Строматовский говорил печально. — В этом смысле мы пытаемся следовать античной традиции. Беда в том, что классический механизм разрушен: из всех единств осталось одно — единство действия.

— А я? — Орест Георгиевич выпрямил спину. — Как я должен относиться? К какому лагерю примкнуть?

— На вашем месте я не примкнул бы ни к какому. К чему множить заблуждения? — сухой рукой доктор провел по лицу. — Ваш отец оставил рукопись…

— Да, — Орест свел дрогнувшие пальцы, — и в ней — его заблуждения. Они характерны для его поколения, но я, — пальцы, сведенные в замок, разжались, — никакой истины разглядеть в них не могу.

Строматовский взглянул коротко. Павел поднялся, подошел к каминной полке и подал рукопись. Стариковские пальцы разгладили края: непокорные листы вздыбились, норовя свернуться в трубку.

Четыре пары звериных глаз смотрели по сторонам.

— Я думаю, — Орест Георгиевич смотрел прямо, — мой отец отдавал себе отчет в том, что заблуждается. Во всяком случае, решил сжечь.

— Ну-у, — протянул Строматовский. — Тут работали и другие причины, например, страх.

— Но все-таки не сжег, а сшил, — Павел произнес настойчиво.

— Ваш отец, — доктор не сводил глаз с живого пламени, — сумел нащупать главное: узкое место всей системы. Судьба, преследующая страну, требует создания нового человека. Человек ветхий создан по образу и подобию. С новыми задачами ему не справиться — эта система не по нему.

— Если вы, — Орест Георгиевич терзал свои пальцы, — считаете систему нечеловеческой, не проще ли поставить на ней крест?

Доктор засмеялся, прикрывая рот ладонью. Орест заметил сероватые, будто съеденные, десны.

— Поверьте мне: сама по себе эта система — вечна. В каком-то смысле, проще создать нового человека, чем ее демонтировать. То есть, говоря формально, демонтировать можно. Но как таковая система все равно останется. И будет существовать до тех пор, пока будут жить наши общие мифы.

Орест вспомнил обрывок разговора, который он услышал, стоя за занавесом:

— Вы имеете в виду культуру?

— В частности, — Строматовский кивнул. — Великие цивилизации никогда не строились на правде. Правда неприглядна. Ею может вдохновиться только жестокосердный.

— Что бы ни случилось, мы должны остаться великой державой. На том и стоим. Нельзя отнимать у народа его игрушку, — Павел поднял стакан и отпил.

Доктор любовался багровыми гранями:

— Система уже дает сбои. Если не отладить, это — вопрос времени. Я имею в виду распад страны.

— Ну и шут с ней! И пусть себе! Невелика потеря! — Орест понимал, что зарвался, но не мог остановиться. — Кстати, интересно, куда она денется? Что — ядерная война во всемирном масштабе?

— Это — вряд ли, — хозяин ответил за доктора. — Армагеддон — не наш миф.

— Нет, СССР не исчезнет физически, — доктор продолжил спокойным тоном, не обращая внимания на горячность собеседника. — На карте мира он до поры останется, но с каждым годом будет отступать в прошлое, как все гибнущие цивилизации. Я же, подобно вашему отцу, хочу, чтобы наш Рим обрел заслуженное бессмертие. Увы, оно не обретается ценою смерти.

— Вы хотите, чтобы всё это длилось бесконечно? Вам… — Орест Георгиевич передернул плечами, — мало принесенных жертв?

— Ну кто, кто говорит о жертвах? — Павел вмешался решительно. — Строго научная задача: обеспечение будущего страны.

— В двадцатом веке, — хозяин выступил снова, — особая история. Не простенький выбор между Добром и Злом. Взять хоть Вторую мировую: свободный мир предпочел помогать коммунистам. Все-таки — меньшее из двух Зол.

— Кстати, о ядерной бомбе… — проворчал Павел. — Где бы мы были с твоим чистоплюйством, не сумей мы ее создать!

Орест Георгиевич чувствовал страшную усталость. Отвлеченный разговор съедал последние силы. «Пора переходить к делу».

— И как вы себе это представляете? — каждое слово давалось с трудом. — Положим, вещество будет создано: вы всех планируете подвергнуть обработке? Что-то вроде газовых камер?

— Дались тебе эти газовые камеры! — Павел вспылил.

— Я понимаю вас, — старик поглядел на Павла осуждающе. — Нет, обработка, как вы изволили выразиться, коснется далеко не всех. Больше того, я уверен: исключительно осознанный выбор. Что-то вроде люстрации. Но, — он поднял палец, — с обратным знаком. Процедура для тех, кто желает занять руководящие посты. Особое условие для успешной карьеры.

— Вот, вот, — Павел подхватил, — вроде вступления в Партию. Никто никого не заставляет.

Орест Георгиевич опустил глаза.

— Позвольте, — старик вернулся к рукописи, — я предвосхищу ваш следующий вопрос: вы хотите узнать, почему, воспользовавшись заметками вашего батюшки, мы не можем продолжить расчеты сами? Увы, — он усмехнулся, — нас мало, да и тех нет. Я хочу сказать: наш круг слишком узок. В нем нет настоящего химика, владеющего современным научным аппаратом.

— А вы? — Орест Георгиевич спросил впрямую.