Орест и сын

— В сравнении с вами я — алхимик. Умею сформулировать задачу, но не могу ее решить. Ваш отец сумел сделать решающие наброски. Но его уничтожили. Мне, в сущности, повезло в одном: меня взяли позднее. Но, как бы то ни было, на все их глупости у меня ушло двадцать лет. Срок нешуточный — за это время наука ушла вперед. Мне не догнать.

— Не понимаю, — Орест Георгиевич хмурился. — Вы, пострадавший от системы, желаете ее спасти? Вы — жертва, они — ваши палачи…

— Ну-ну-ну… — Строматовский поднес к губам стакан, словно намереваясь выпить. — Жертвы… палачи… К чему такие крайности? Будьте милосердны. Все мы, в каком-то смысле, заблудшие. Кстати, из этого скорбного списка я никак не исключаю себя. Что касается моих сокровенных целей… Да, с рациональной точки зрения мои мечты безумны. Но в том-то и дело, что истина чуждается разума.

— Что до меня, боюсь, я не смогу им соответствовать — вашим безумным и иррациональным мечтам, — Орест ответил твердо.

— Поверьте, это не так, — голос Строматовского увещевал. — Если позволите, я с легкостью докажу вам обратное. У вас ведь есть дети?

— Да, — Орест вздрогнул. — Сын.

— Я задам вам один вопрос, а вы постараетесь ответить правдиво.

— А если солгу? — Орест Георгиевич съежился: сейчас этот иезуитский старик спросит про девочку. Павел, конечно, рассказал. С самого начала они имели это в виду, приберегали напоследок.

— Стратегия вытекает из задачи. Хотите закоснеть в своем заблуждении, можете лгать.

— И вы это стерпите?

— Я? — доктор глядел отрешенно. — Поверьте, я и не то стерплю… Другое дело, что вам это не поможет… Итак, я хочу знать, — доктор говорил медленно, словно подбирал правильные слова. — Сообщили ли вы своему сыну, как погиб его дед?

— Но он… Мой сын школьник… — Орест Георгиевич хрустнул пальцами.

— Благодарю. Ответ — исчерпывающий, — обернувшись к лампе, Строматовский прибавил света. Хлынув сквозь вязь узора, свет залил капители и лег на темный коллаж. Красная звезда, венчавшая башню, раскрылась пятипалой горстью.

— При чем здесь?.. Какое отношение?.. — Орест Георгиевич смотрел на звезду и не мог отвести глаз.

— Прямое, — доктор улыбнулся горестно. — Если бы вы желали этой стране гибели, вы открыли бы ему правду.

— И что? — Орест усмехнулся растерянно. — Узнай мой сын правду, это погубит страну?

— Как бы вам сказать… Не знаю. При известном стечении обстоятельств это кажется возможным… Хотя в то же время… — старик замолчал.

— Вы, — Орест Георгиевич вдруг решился, — работаете… — он хотел сказать: на контору, но сказал: — На них?

— Можно выразиться и так, — доктор отвел взгляд в сторону. — Но можно и по-другому: мы — самочинное ответвление.

Орест Георгиевич потер взмокшие руки и шагнул к камину: ему хотелось ответить по существу.

Ладонь, раскрывшаяся ораторским жестом, взлетела и оперлась о коллаж. Пальцы прикрыли железный венчик:

— Я не согласен с вами! Дети на то и дети, чтобы знать не всё. Когда мой сын вырастет, я сам расскажу ему всю правду, но это…

Под рукой зашипело, словно плеснули горячим маслом. Короткий электрический удар пробил сустав — до плеча. Рука оторвалась с усилием — будто ее прижгли к лепесткам.

Три звездных зубца прилипли к ладони. Орест взмахнул кистью, стряхивая. На обожженной руке вспухали пятна.

— Влажная… Оголенный провод… — Павел бормотал испуганно.

Поднялась суматоха. Хозяин вышел и вернулся с пузырьком:

— Смажьте, пожалуйста, смажьте, — он смочил клочок ваты.

Орест Георгиевич мотнул головой и отвел его руку.

Павел подобрал упавшие пластинки:

— Два против трех, — казалось, взвешивал их на ладони. — Твоя теория получила три черных шара.

Боль становилась чувствительной. Орест Георгиевич поднялся. Его никто не удерживал.

Он вышел на бульвар и приложил горсть снега. Боль утихла, но вернулась, едва снег растаял.

«Хорош… ангельский доктор… Интересно, с электричеством — случайность?» — не сворачивая к автобусу, решил идти утренней дорогой: по Пестеля до самых садовых ворот. — Можно срезать, пройти через сад…»

По сторонам аллеи высились дощатые ящики. Замок цвета женской перчатки остался за спиной.

Орест Георгиевич дошел до Невы и остановился: на кольцах ворот, выходящих на набережную, висел амбарный замок.

«Черт! Не хватало, чтобы и там заперли!» — досадуя на себя, он оглянулся назад.

Высокая желтая фигура, свободная от ящика, стояла напротив. Цепко захватив младенца, старик подносил его к разметанной бороде. Беззубые старческие десны закусили складку детского тельца.

«Кронос, — проходя мимо, Орест Георгиевич прочел табличку. — Миф, подходящий любой эпохе… Рано или поздно перемрем все. Кто ж это сказал? Павел? Нет, — боль тронулась тонкой коричневатой струйкой. — Или доживем до старости и станем падшими ангелами, как эта старуха… Красота, преображенная в ненависть… — боль упала на сердце тяжелой полновесной каплей. — Ненависть этой девочки — самое страшное, что теперь предстоит… — он смотрел на младенца, закутанного в мраморные пеленки. — Время? При чем здесь — время? Я сам — чудовище, глотающее младенцев…»