Орест и сын

— Они думали, я стану вилять по-собачьи, благодарить, что меня подменили, и больше не сунусь в их поганые тайны. Но я — не стану, потому что… Я-то знаю, что все равно уже прыгнула, а значит, считай: У-М-Е-Р-Л-А. Они думают, смерть — самое страшное. Думают, их все боятся: и живые, и мертвые. Но это — неправда. МЕРТВЫЕ СТРАХА НЕ ИМУТ, — она опустила глаза.

Чибис знал эту поговорку или пословицу, которую она так страшно перепутала. Но Инна не дала себя поправить:

— Вот, смотри, — она сунула руку за пояс юбки и достала желтоватую фотографию. — Это — случайность или везение. Там их много — целая стенка. Таракан… этот старик. Он что-то знает. Про всех. Говорит: дежурил у входа. Я не поняла. Пьяный, стал показывать. Я сразу вспомнила: нос, глаза, губы…

— Это… кто?.. — Чибис протянул руку. Рука залилась краской. На запястье выступили рыжеватые волоски.

Крылья, расходящиеся от переносицы, вздувшаяся нижняя губа…

Дед, которого сфотографировали два раза: прямо и боком. В правом нижнем углу буква. Рядом, через черточку, число. В-238.

— Это… мой номер… В смысле, моей школы… Только я не понимаю… — Чибис смотрел на фотографию, но видел Иннины обкусанные ногти. Лак, которым она их накрасила, слез до самых лунок. Остались красные серпики.

— При чем здесь твоя школа? — она сунула карточку под пояс. — Ты что, не понимаешь? Это — твой дед.

— Да, — Чибис кивнул растерянно, пытаясь свести две плоскости: ангелов, хранящих какую-то тайну, и чужого пьяного старика, который дежурил у входа. — И что… теперь делать?

— Как — что?! Это же зацепка. Мы вернемся и вытрясем из него всю правду. И тогда у нас будет доказательство, — Инна одернула юбку.

Пальцы Чибиса таяли и оплывали как свечи:

— Это правда, что ты… моя сестра?

Чибис спросил и увидел полог колыбели, в которой они лежали вдвоем — рука об руку: ее, с красными серпиками, его — с рыжеватыми волосками. Толстая веревка хрустела, словно кто-то, может быть, их отец, раскачивал колыбель тяжелой рукой.

— Ксанка наболтала? — Инна фыркнула. — Слушай больше эту дуру!

— Мы попробуем… Должны попробовать. Ты была одна, — Чибис смотрел во все глаза.

Колыбель качалась, поднимаясь все выше, не давая опомниться. Он протянул руку и коснулся ее руки.

— Ты что, дурак? — она отшатнулась.

— Ты не думай, я не поверил… — новая еретическая правда не требовала доказательств. — Я… Пойду с тобой и буду свидетелем. При мне эти ангелы не посмеют… А потом я расскажу тебе про знаки…

— Встречаемся завтра, на вашей остановке. Полчетвертого. Успеешь? — Инна шла к двери.

Он закрыл и заперся на оба замка. Стоял, озираясь растерянно. Оглянувшись на ватных старцев, плюхнулся на сундук.

«Наврала… — сидел и думал про Ксанку. — Как пить дать — наврала. Конверт, — вспомнил. — Конверт…» — вскочил и ринулся в отцовскую комнату. Кусочки клеенки… Веревочки, продетые сквозь надрезы… У нее должны быть точно такие. Если она найдет свои, всё выяснится окончательно и бесповоротно.

Распахнув бюро, он рылся в документах. Конверт, склеенный из бандерольной бумаги, исчез. Никакого доказательства не было.

Чибис пихнул бумаги на место, закрыл и подошел к окну. В доме напротив загорались окна. Еще месяц назад он спросил бы отца, но теперь что-то мешало. «Если спрошу, отец тоже спросит».

Он закрыл глаза и увидел колыбель. Кто-то, уже не похожий на отца, раскачивал ее тяжелой рукой. Под этим пологом они лежали вдвоем ровно и недвижно, как два продолговатых камня, закутанных в белые пеленки.

* * *

Инна перешла 1-ю линию и свернула на Средний проспект. На тротуаре напротив кондитерской стояла белая машина. Прохожие обходили по проезжей части.

— Соседи, соседи вызвали… — какая-то женщина говорила громко.

Из ближней парадной выступила процессия: два санитара тащили тяжелые носилки. На них лежал серый брезентовый мешок. Водитель вылез из кабины и распахнул задние створки. Молодая докторша, поддергивая узкую юбку, забиралась на переднее сиденье:

— Совсем с ума посходили… Чего в неотложку-то? Есть же специализированные, — она хлопнула дверцей.

«Кто-то умер. — Снова тошнило, и кружилась голова. — Надо что-то съесть», — проводив глазами машину, она свернула в кондитерскую.

Две старухи вошли следом: из распахов пальто торчали фланелевые халаты. Взяв кофе, они расположились за соседним столиком.

— Ой, не дай Бог! Такая смерть… Как представишь, один, на полу, почитай, целую неделю… — старуха в синем цветастом халате сокрушалась сочувственно.

— Зато уче-еный, — другая, в зеленом, прихлебывала из чашки, неопрятно отирая рот.

— Вот то-то и оно. А за гробом — некому, — первая поджала губы. — Так-то сосед был ничего. Здороваться, правда, забывал. Бывало, скажешь: здрасьте. Зыркнет, как петух — голову набок.



— Профессор, что ли? — другая переспросила понятливо.