Орест и сын

В углублении стены, на камнях, рассевшихся до трещин, сложив на коленях руки и за спиной крылья, сидел мальчик. Узкая спеленатая спина сутулилась. Щуплые запястья терпеливо лежали на коленях. Лоб перехватывала мраморная лента, похожая на бинт.

— Ну чо, познакомились? — плешивый голос донесся из общей комнатки.

— Тут… кто-то похоронен? — Ксения спросила, оглядываясь через плечо.

— Нету никого. Пустая могила. Так и сидит над пустой.

В нише у самых ангельских колен стоял круглый поднос: куски хлеба, яблоки, яйца. Ксения взяла обеими руками.

— Богато живете! — тетка потянулась к яблоку.

— Разбойничаем помаленьку: где на рынке, где — сами подадут… А то по могилкам промышляем. Теперь носят покойничкам!

— Своих обираете? — тетя Лиля надкусила яблоко.

— Мы ти-ихо живем, — Плешивый завел примирительно.

— Пошла бы ты погуляла! — тетка доставала вторую бутылку. — Нам свое поговорить надо.

Ксения поднялась послушно.

Она обошла склеп, прислушиваясь.

«…В лесах сучки, в городах — милицейские крючки, хочут нас, добрых молодцев, ловить, в железо садить…» — выкрикивал голос Плешивого.

Тетка смеялась: «Гробокопатель боится! Вишь, дрожит — милицейские крючки! Да кто тебя тронет? Тут места громленные: власть, небось, не воротится!»

Ксения вернулась к двери и села на приступочку.

«Петух с воробьем спорили, каменный дом построили, фундамен-то соломенный, под окном камень осиновый!» — заливался Плешивый. «Цыц! — загудело пьяно. — Я вас всех на чистую воду выведу, измену повыжигу!» — «Как же ты, Максимилианушка, ее повыведешь, если она рядом с тобой жила, с одной тарелки ела?» — «Сынка моего вспомнил? — чем-то тяжелым застучали об пол. — А ну, гробокопатель, веди сюда моего сына!»

Дверь открылась, пахнув на Ксению водочным духом. Плешивый вылез и, усевшись рядом, принялся шарить по карманам. Собрал в горсть монеты, сосчитал, цепляя одну к одной:

— Деньги есть?

Ксения достала двадцать копеек.

Плешивый принял и заговорил важно:

— Я тебе за твою денежку Его покажу. Тут недалёко. За мной следуй.

Череда крестов и камней обрамляла дорожку. Собачий лай летел издалека.

— Не боись. Привязанные. Пустят, когда стемнеет. — Два ангела, сложив крылья, сидели у тропинки. — Ишь, расселись — дурная стая! — Плешивый сплюнул и обтер рот кулаком.

Между ближними крестами что-то блеснуло. Тревожные выкрики собирались птицами.

— Иисус Христос — Сын Божий, — провожатый объявил шепотом.

На ступенях каменного помоста стояли стеклянные банки. К подолу бронзового платья привалены камни. За спиной — высокий, тяжелый крест.

— Я спас его, — гордый шепот у самого уха.

— От римлян? — она повернулась к Плешивому.

— От разбойников. Чего, не веришь? — он говорил трезво. — А вот — слушай. Двое. Повалили и волоком — к воротам. Днем дело было. Псы-то привязаны. А я ка-ак закричу!.. Эти-то испугались и бросили. А я Его — в склеп. Там могила-то пустая, этот один сидит.

— Кто, ангел? — Ксения вспомнила щуплые запястья и ленту, похожую на бинт.

— Ну, — Плешивый кивнул с достоинством. — Чем так сидеть, думаю, пусть караулит. А гря-язь, развезло: осенью было. Пока дотащил — измазал всего. Ну, воды принес, стал протирать — хуже только, разводы одни. Водкой хотел, — он поежился, — а потом спирту Ему купил — нашатырного: десять пузырей. Едки-ий! Глаза жрал. Плачу и сморкаюсь! — он засмеялся. — Так и пролежал зиму. Весной обратно поставили. Щиколотки у Него лопнули — пришлось подпирать.

— А эти… — Ксения забыла слово, — грабители?

— Разбойники-то? Куда-а! — он склонился к ее уху. — Потом-то узнал: бросили Его — побежали. Прямо через Московский. А там рельсы. Трамвайная линия. Одного и переехало. Во! — он ударил себя по ногам. — Ровненько по щиколоткам, как они — Его. Видать, отомстил. А как же! — глаза, обожженные нашатырем, пылали.

— Уби-ил?!

— Почему убил? — Плешивый отвечал важно. — Наказал. Спасли, говорят — на костылях теперь ходит…

— Этого… не может быть… — Ксения приложила ладони к щекам.

— Чего не может? — он озлился. — Тут все свидетели. Хоть тетку свою спроси.

Ксения молчала. Из-за поворота дорожки послышались голоса. За Лошадиным, держа корзинку, шла тетя Лиля.

Плешивый засуетился:

— Вот, историю Его рассказываю…

Тетка пристроила корзину на ступени:

— Поди, Ксана, баночки помой, — она выдергивала гнилые стебли. — Новые листики поставлю. А этот… облыжный, — тетка оглядела Плешивого, — пусть поможет. Нечего языком вихлять!

Плешивый затрусил по дорожке.

Железный кран торчал из стены.

— Давай сюда, вода холоднющая, — он засучил рукава.

Ксения смотрела на теткин камень:

— Тетя Лиля говорит — там пусто, никого.

Плешивый обернулся:

— Почему никого? Прошлым летом кота зарыл, — он кряхтел и скреб стекло. — Тоже живая душа… Алабрыской звали.

— Адольф — как будто Алабрыска? — Ксения сказала быстро, словно нашла выход.

Плешивый глянул косо:

— Адольф — это Адольф, — он сносил банки на тропинку.

— Значит… она — за фашистов?

— Дура ты еще судить: кто да за кого… Прожила бы с ее… — он больше не паясничал.

— Скажите… а почему они хотели в Иерусалим? И теперь тоже хотят…

Плешивый глядел внимательно.