Орест и сын

— Мой папа, — Ксения говорила через силу, — радио слушает. Та-та-та Шолом Алейхем… — она пропела тихонечко, — каждый день. Родители молчат, но я все равно знаю… Чувствую.

— Не все, а только самые верные, — он держал чистые банки. — Сын против отца, отец против сына. Он так сказал, чтобы возненавидели и пошли за ним, иначе не останется камня на камне…

— А они? — Ксения спросила, замирая.

— Возненавидели и пошли, но все равно не осталось.

— Значит — обманул? — она вспомнила высокий щемящий голос.

Лицо Плешивого скривилось:

— Значит — так. Один теперь стоит — среди мертвецов, — он завернул кран.

Ксения глядела ему в спину. Растопырив руки, Плешивый семенил по дорожке. Кончики пальцев раздулись стеклянными банками.

На ступенях стояла фляга. Тряпкой, смоченной керосином, тетка протирала голову статуи. Там, где она проходилась, оставался блестящий след.

— Спит, — она кивнула на Лошадиного. Тот дремал, привалившись к помосту. Тяжелая челюсть то и дело отваливалась. Лошадиный вздрагивал и подбирал. — Ишь, дергается, Ирод!

За теткиной спиной Плешивый подкрался и, подняв флягу, глотнул полный рот. Чиркнув спичкой, выдохнул одним духом. Распыленные брызги вспыхнули. Бледные искры побежали по вывернутому тулупу. Лошадиный дернул челюстью и открыл глаза:

— Бабу пьяную видел. Говорит: в гости к тебе пришла.

— К пьяному и смерть — косая! — тетя Лиля терла бронзовые складки.

— Тьфу, черт! — Лошадиный отплевывался. — Ты, что ли, Зарезка? — пьяный глаз поймал Плешивого. — Сынка моего привел?

— Как же! Приведешь теперь! Ты ж его убил! — Плешивый вскинулся, ударил себя по бокам и затянул визгливо:

Померла наша надея!

Во гробе лежит она!

Лошадиный поднялся, шатаясь:

— Предателем он был, — слова падали на землю как камни.

Зарезка подскочил и сунулся ему под руку — костылем.

Тетя Лиля комкала тряпки:

— Пошли. Вроде все дела переделали, — она собрала корзинку и надела рюкзак на плечи. — Нечего их безумства смотреть.

До ограды дошли молча.

— Эти, ваши знакомые… — Ксения оглянулась. — Они всегда здесь?

— Где ж им еще? — тетя Лиля удивилась. — Тут и обретаются — живут.

— А почему — Зарезка?

— Лютый был смолоду, вот и прозвали. Теперь-то утих…

— А тот? Он правда сына убил? — Ксения торопилась следом.

— Кто ж его знает — может и убил когда, — тетка отвечала равнодушно.

* * *

— Пусти, — Ксения начала, — мне надо сказать…

Они вошли в Иннину комнату.

— Я была на кладбище, с твоей тетей… — она думала, Инна удивится, но та молчала. — Мы красили ограды, а потом пошли к камню: там как будто ее дети. Сыновья. Она пишет краской. А потом вышел один в плешивом парике и позвал нас в склеп, — Ксения заторопилась, чувствуя, что опять говорит глупо, и Инна отвернется, не дослушав. — Ты была когда-нибудь?

— Нет, — Инна смотрела мимо.

— У них домик в склепе. Лавки и свет… Они пили водку, а потом Плешивый сказал, что надо всех возненавидеть, в смысле родителей…

— Ну? — Инна переспросила, будто угрожая.

— А в другой комнате — ангел, — Ксения обняла себя руками, словно сложила крылья.

Иннин подбородок дернулся и приподнялся:

— Ну? — она повторила угрозу.

— Понимаешь, там лежак, теперь, а была пустая могила, а раньше в ней лежал Иисус… Из оперы, — Ксения прошептала и опустила глаза. — Этот Плешивый… Они зовут — Зарезка. Он говорит: Иисуса хотели утащить. Разбойники. Отбили ноги. А потом одному тоже перерезало, когда бежал через рельсы. Плешивый сказал: это Иисус подстроил — из мести. Только я не верю, — Ксения собралась с духом. — Ни одному слову. Врет он всё! И кошку мертвую подрыл под тети-Лилин камень, где ее дети как будто… Там вообще всё перепутано… — Ксения смотрела робко.

Иннино лицо стало острым:

— Ну? — она спросила в третий раз.

— Я подумала: надо что-то делать, а без тебя не знаю. Этот Плешивый — умный и хитрый. Это он теперь придуривается, а сам утащит и разобьет. Потому что всех ненавидит. Там еще Лошадиный есть. Максимилиан. Тоже страшный. Вдвоем впрягутся. Ты, — Ксения сглотнула, — поможешь?..

— Поехали.

— Сейча-ас?.. — Ксения осеклась. — Там же склепы… и кресты…

— Боишься? — полоснула насмешкой.

— Там собаки еще… К вечеру выпускают.

— Колбасы возьмем.

Ксения вспомнила сладковатый запах:

— Лучше керосину. Подошвы смажем. У меня есть, там, в кладовке.

— Мо-ло-дец, — Инна произнесла четко и раздельно. — Давай. Я подожду.

Арка, распахнутая наружу, сочилась светом.

— Ну, и где твой Плешивый?

На полу — разграбленное блюдо: огрызки и куски. Ксения нырнула под арку и нащупала выключатель.

Из-за ее плеч поднимались белые острые крылья.

Этот ангел был безоружен — ни меча, ни копья. Узкий бинт, заправленный за уши, опоясывал голову. Терпеливая усталость сгибала ангельскую шею. Глаза, глубоко врезанные, смотрели вниз. Инна подошла и положила руку на его пальцы…