Орест и сын

Не взглянув в лицо каннибала, Орест Георгиевич побрел назад.

* * *

Там, где когда-то болело сердце, ширилась полость — огромный сосуд. Матвей Платонович приподнялся на локте, оглядывая стеллажи. Он-то был уверен, что выгнал его из памяти: тот зал, под завязку заполненный современниками. Там, испугавшись до смерти, он дал ответ на их главный вопрос. В этом вопросе соединилось всё: жизнь и смерть, добро и зло, любовь и ненависть.

СОБАКЕ — СОБАЧЬЯ СМЕРТЬ. Я ОТРЕКАЮСЬ ОТ СВОЕГО ОТЦА.

Ответ, лежащий в основе их проклятой цивилизации.

Сколько лет он копил знания, надеясь их спасти. Вывести из тупика, вернуть на главную дорогу истории, но те, кто называли себя его современниками, упорствовали в своих ответах. «Поздно… Теперь — поздно…» — он спустил ноги и замер, сгорбясь, прислушиваясь к сердечной пустоте.

Всю жизнь он имел дело с фактами. Поднимаясь с рассветом, начинал свое терпеливое восхождение. Его знания — Вавилонская башня, его собственная великая цивилизация, которую он, единственный строитель, сложил по кирпичику, полыхала сотней медных ворот. За них не проникали варвары, прожорливые, как саранча.

Голова работала ясно. Прошлое, укрытое под толщей знаний, всплывало как забытая стихотворная строка. Оно сложилось и замкнулось рифмой: шакальеголовый, сидевший в том президиуме, — любезный молодой человек.

«Его сын. Поэтому и похож…»

Он понял задачу, которую они вознамерились решить с его помощью. До поры до времени их власть обеспечивалась человеческими жертвами. Теперь они задумали обратное: заставить мертвых работать на себя.

Когда-то давно он попытался возразить шакальеголовому. Сказал: «Я… не могу… предать отца… Это — невозможно». Они сидели в маленькой подвальной комнате, куда его вызвали прямо с лекции. Человек, похожий на шакала, усмехнулся: «Поверьте, для вас, в вашем положении… Именно это и возможно…» Анубис, шныряющий по кладбищам, оказался прав: в цивилизации, которую они построили, именно невозможное стало единственно возможным.

Матвей Платонович поднялся с трудом. В голове зашумело, будто снова включился мотор.

Если вынести за скобки тот загробный суд, он прожил счастливую жизнь. Эти извлекли его внутренности, но не замуровали, не спрятали под землю. Дали время накопить знания.

Пустота, занявшая место сердца, подпирала ребра. Без него, хранителя чуждой им цивилизации, библиотека — всего лишь тело: мумия, лишенная главного. Чтобы воспользоваться накопленными знаниями, нужен Дух.

Знания, лишенные Духа, не могут служить. Чтобы знания ожили и заговорили, необходимо мастерское слово. Слово и тайный знак. В желудке шевельнулась горечь, похожая на боль. Он облизал пересохшие губы и, прислушавшись к шуму мотора, вспомнил серую «Волгу», так напугавшую его на набережной. Эта акула ходила неподалеку.

На цыпочках он подобрался к двери. Снаружи было тихо. Матвей Платонович вытер заслезившиеся глаза: «Бежать, вниз, вырваться из парадной…» — Тетерятников усмехнулся. Что-что, а это он знал наверняка: там, внизу, дежурят представители ЖЭКа. Чувствуя ватные колени, он подошел к окну и дернул. Створки сцепились намертво: этот путь тоже отрезан. Остался один — вверх.

Слезящиеся глаза поймали лестницу, по которой он взбирался к верхним полкам. Взявшись обеими руками, подтащил и прислонил к стеллажу. Отзываясь на чрезмерное усилие, голова пошла кругом. Он занес ногу и поставил на поперечину. Буквы, глядевшие с корешков, дрожали мертвой зыбью.

Цепляясь обеими руками, взбирался всё выше и выше — из последних сил.

Деревянные перекладины вихляли, выворачиваясь, словно лестница, по которой карабкался, стала веревочной. Неожиданно она установилась крепко-накрепко, и Тетерятников понял: кто-то карабкается за ним. Это могли быть только они: дети Анубиса, преступные и алчные подмастерья, желающие выпытать из него тайну…

Еще надеясь уйти от преследователей, он глянул вниз. Там шумела вода. С высоты, на которую он забрался, библиотека, его собственная великая цивилизация, выглядела скорлупкой, пляшущей в волнах.

Серая акула, сужая круги, поднималась из глубины. Он увидел плавник, разрезающий воды, и, охнув, разжал руки. Молотки, наугольники и масштабы поднялись и ударили прямо в голову.

Великая цивилизация, живущая в его памяти, погасла в то же мгновение — так, как, по словам его собеседника из одновременной эпохи, когда-нибудь погаснет Земля.

* * *

Последнее время отца как подменили. Который вечер, зарывшись в рукописи, он просиживал за письменным столом допоздна. На листах, расползавшихся по столу, чернели ряды формул. «Новая идея?» — Чибис заглянул. Отцовские глаза сияли энтузиазмом.

Светлана в доме не появлялась. С тайным облегчением Чибис угадывал серьезную размолвку — следствие непонятной подвальной истории. Вставая из-за стола, отец бродил по дому мрачнее тучи, словно счастье, зажигавшее глаза, исчезало, стоило отвлечься от работы. О фотографии он не спрашивал: может, не заметил. Ксения твердо обещала: Инна отдаст.