Орест и сын

— Крысы?.. Вода?.. Наводнение?.. — Прямоволосый шептал, вглядываясь напряженно. — Нет… все-таки крысы, — он заговорил громко и отрывисто. — Бегут из обреченного города…

Сероватые тени замерли. Фонари, вспыхнув фосфорными головками, погасли.

— Обработка окончена, — Прямоволосый едва шевелил губами. — Черный ящик не признал версию правдоподобной.

Строматовский подал знак Павлу. Тот подошел и, подхватив юношу под руку, подвел к дивану.

Доктор стоял, поигрывая тяжелым перстнем:

— Ничего… Это — приятное волнение. Ему надо отдохнуть.

Прямоволосый откинулся и закрыл глаза…

Ошибку Чибис заметил слишком поздно: автобус уже свернул на Садовую.

— Не тройка… Это не тройка. Надо выйти и пересесть, — оттесняя толпящихся пассажиров, он протискивался к задней площадке. Ксения пробиралась за ним. — Выходим, — дернул Инну. Она обернулась и кивнула.

Улица выглядела пустой. Машин почти не было. Трамвай, испуская слабое дребезжание, двигался в сторону Сенной площади: трамвайные окна, покрытые морозным узором, проехали мимо.

— А теперь куда? — Ксения оглядывалась.

Вдоль ограды Юсуповского сада бежали редкие прохожие — кутали шеи, уворачиваясь от ветра. Ветер вырывался из темных подворотен, цепляясь за оконные переплеты, карабкался вверх. Падая грудью на гулкие листы железа, рассыпался сухим снежным прахом, прежде чем успевал сорваться с высоты.

— Туда, я знаю, — Чибис махнул рукой.

Они свернули и пошли по Майорова.

Вечернее эхо, подхваченное ветром, отдавалось в верхних этажах. Свет, набухавший в зашторенных окнах, не пробивался наружу.

— Ой, тут же наша поликлиника, зубная, — Ксения заглянула в узкий проулок. — Прошлый раз мне восемь дырок сделали, представляете… Больно, ужас! Не знаю, как стерпела…

Впереди каменной громадой поднимался собор.

— Этот? Вы про него говорили? — Ксения забежала вперед. — Тогда я знаю… Мы раньше жили здесь, на старой квартире, там…

Инна подняла голову: небо было пустым и низким — ни звезды. Снег падал густыми хлопьями. Холод, идущий понизу, прожигал ноги сквозь рейтузы. Она нагнулась и растерла колени:

— Мне… надо домой. — Что-то подступало изнутри, тянуло низ живота. Больше всего на свете хотелось лечь и закрыть глаза.

— Это близко, совсем близко… — Ксения закрывалась варежками от ветра.

Инна шла, стараясь не думать о боли. Снег, поваливший хлопьями, залеплял рукава. Впереди, за пеленой снега, маячили две маленькие фигурки. Казалось, они становятся всё меньше и меньше.

— Шапку отряхни, а то Дед Мороз какой-то… — Она услышала Ксеньин голос.

— Дома отряхну, все равно нападает.

— Тогда я то-оже до-ома…

— Может быть, теперь — я? — Орест Георгиевич обратился к доктору.

Тот раскрыл руку, приглашая.

Фосфорные головки разгорались нежным светом. С каждой секундой свет становился ярче. Щиток перстня поймал электрический отсвет и свел его в луч. Острие обходило город по периметру, короткими рывками, словно по невидимой линейке — равными мерами длины. Затаив дыхание, Орест Георгиевич ждал, когда, тронутые лучом, вспыхнут окна и двери, распахнувшись беззвучно, выпустят сероватые тени.

Луч, однако, ударил в купол Исаакиевского собора и, скользнув вниз, разрезал снежную пелену. То, что открылось глазам, было и вовсе необъяснимо: по Вознесенскому проспекту, стремясь к пустому пространству площади, шли три маленькие фигурки — почти неразличимые с его нынешней высоты. Снег, валивший хлопьями, облеплял их с ног до головы, так что Оресту вдруг показалось, будто их головы увенчаны высокими шапками. Прежде чем перейти к этапу интерпретации, он успел подумать: «Странно… Какие-то как будто восточные. Не то войлочные, не то меховые…»

На просторе площади гулял ветер. Хлопья вились над статуей, опоясанной фонарями. Каменный конь, вскидывая копыта, плясал под бронзовым всадником. Ветер разгонял снег, сметая его к далеким невидимым домам.

Перейдя дорогу, они очутились в сквере. Скамейки, расставленные по периметру, совсем занесло. Снежные сугробы подпирали кусты, щетинившиеся ветками.

— Я устала. Пожалуйста, давайте посидим. Да не бойтесь! Мы правда здесь жили… — Ксения махнула рукой. — Вы не представляете, как там хорошо, — она заговорила мечтательно. — Лестница и окошко на крышу. Мы всегда забирались…

— Куда? На крышу? — Чибис расчищал снег.

— Да нет, на чердак. Там тепло. Садились, рассказывали сказки, страшные… — блаженная улыбка ходила по Ксеньиным губам. — И лифт старый. Сетчатый, как у тебя…

— Эх, сейчас бы туда… — он ежился от холода.

— А ты возьми и представь! — Ксения села и зажмурилась. — Ну, получилось?

Чибис закрыл глаза и кивнул. Как будто и вправду увидел чердак и сетчатую шахту, похожую на змеиную чешую.

— В некотором царстве, в некотором государстве жил был огро-омный змей. Жил он на самой высокой горе, и прозвали его за это Горынычем. Страшно? — он открыл глаза и улыбнулся.

— Да, — Инна прижала руки к животу.

— А гора как называлась?

— Гора? — Чибис поерзал. — Вообще-то не гора, а высоты — Пулковские.

— Ага… — Инна отозвалась тихо, — а змей — не Змей, а трамвай.