Орест Кипренский. Дитя Киприды

Не знаю, восхищалась ли сама модель сходством, которое художник поразительно умел схватить, но в портрете гувернантки-француженки, служившей в их доме, она восхитилась именно сходством (хотя портрет поражает душевной теплотой и внутренним благородством модели). Мадам Томилова пожелала получить портрет гувернантки на день рождения[45]. Это говорит о том, что «Портрет госпожи Вилло» (1813, ГТГ) не был заказан, писался художником «по вдохновению».

Оба портрета – госпожи и служанки – рисовались в одном и том же 1813 году, в сходной технике. Но как они отличаются по отношению к модели художника! В портрете гувернантки (госпожи Вилло) Кипренский изобразил немолодую седеющую женщину в прихотливой черной шляпе и закрытом черном наряде, взгляд которой излучает теплоту, ум и живость, а весь ее облик, увиденный в некоторой дымке, словно сквозь пелену обожания, пронизан поэтическими вибрациями.

Барыня получилась «мегерой», а ее служанка – образец волнующей и таинственной женственности. Кстати говоря, такой же расклад будет в графическом портрете Анны Олениной и в портрете бедной Золушки, воспитанницы Олениных Анны Фурман, удостоенной работы маслом. Кипренский на чины и богатства не оглядывался.

Иными словами, что-то в выборе Алексея Томилова Ореста не устраивало. А его интуиция, «сердцеведение» – просто поразительны!

Варвара Томилова попала у художника в разряд «злых» женщин, причем с дурным глазом. Он таких старался не писать, как Карл Брюллов не любил писать «старушек»…

Женщины… Орест будет изображать их с воодушевлением и страстью. Карл Брюллов в свои женские модели обычно влюблялся. Орест Кипренский перед ними благоговел. (Отступим от рассказа о портретах Томилова, к которым мы еще вернемся, как вернулся сам художник.)

Началась эта череда удивительных женских портретов, пожалуй, с портрета Екатерины Ростопчиной, написанного в Москве в 1809 году (ГТГ).

В Москву Кипренский попал направленный Академией художеств для сопровождения скульптора Ивана Мартоса, работавшего в это время над памятником Минину и Пожарскому. Мартос вскоре вернулся в Петербург, а Кипренский самовольно остался и как бы выпал из поля зрения Академии художеств на целых три года. Пенсион ему выплачивать, судя по всему, прекратили. Но зато он получил свободу. Стал самостоятельно зарабатывать на жизнь заказами.

Следует сказать, что у него уже давно существовала большая мечта – попасть каким-то образом в Италию. Но судьба его испытывала. Как мы помним, ему не удалось получить большую золотую медаль при завершении Академии художеств в 1803 году. Медаль давала право на поездку в Италию. Затем судьба начала с ним какую-то странную игру, вносившую неистовое напряжение в его жизнь и искусство. Италия неизменно «уплывала»…

В 1806 году он вместе с другими академистами, получившими первую золотую медаль, назначен к отъезду за границу по классу исторической живописи. Но отъезд перенесен на 1807 год. Однако в 1807 году совет академии «по нынешним обстоятельствам Европы» (шли наполеоновские войны. – В. Ч.) заменяет поездку трехлетним пребыванием в академии.

Этот срок истек в 1809 году. В Петербурге из семерых пенсионеров осталось только двое – Орест Кипренский и скульптор Иван Воротилов. Кто-то был отправлен в Италию, кто-то поступил на казенную службу. Кипренский по-прежнему бредит Италией. В 1810 году он добивается пенсиона от великого князя Константина Павловича. Но и тут что-то помешало.

Итак, 1809 год. Кипренский, порвав с Академией художеств, оказался в Москве.

Одним из самых престижных, как мы бы сейчас сказали, был заказ от семейства графов Ростопчиных на двойной портрет и портреты детей. Граф Федор Васильевич взял молодого художника под свою опеку и с большим воодушевлением писал в Петербург статс-секретарю Академии художеств А. Ф. Лабзину о «безрассудном» Оресте и о его пагубном стремлении «попасть в Вавилон французский»[46]. Граф стремления Ореста за границу не одобрял, однако, кажется, он свел его с великим князем Константином Павловичем. Впрочем, и тут, как я писала, с поездкой за границу ничего не вышло.

О Ростопчине мы знаем по «Войне и миру» Льва Толстого, где истеричное поведение генерал-губернатора Москвы, призывающего в «афишках» не сдавать города, выглядит достаточно нелепо.

Орест застал его в годы более спокойные. Вот что граф пишет о себе сам, создавая образ обаятельно-артистичного, почти екатерининского вельможи: «Я был упрям, как лошак, капризен, как кокетка, весел, как дитя, ленив, как сурок, деятелен, как Бонапарте… Я любил маленькие общества, тесный кружок и прогулку в тенистой аллее»[47].

По «тенистым аллеям» подмосковного имения Ростопчиных Вороново, думаю, не раз прогуливался и Орест Кипренский. Портрет графа кисти художника как-то очень соотносится с самохарактеристикой Ростопчина. Но это лицо с большим лбом, выпуклыми глазами и красивыми бакенбардами тут же забывается. Где-то что-то подобное мы уже видели. Таких лиц, таких портретов было множество и до Кипренского.