Орест Кипренский. Дитя Киприды

Тогда же Орест мог увидеть молодого и очень заметного лицеиста – Александра Пушкина, который в это же время (бывают же сплетения судьбы!) был увлечен юной Наташей. Мне даже кажется, что когда позже, в 1828 году, Пушкин напишет в поэме «Полтава» о Кочубее из XVIII века: «Прекрасной дочерью своей гордится старый Кочубей», – то перед его глазами будет вставать образ александровского вельможи, правнука казненного Мазепой Кочубея, и его прекрасной дочери.

В портрете Кипренского тоже видна увлеченность. Но это характерная для российского периода жизни художника «любовь издалека». Новостью стала необычайная чувственная прелесть юной модели, сохранившей при этом простоту и естественность. Кипренский находит подобный женский образ задолго до пушкинской Татьяны. Для него самого это некий «прорыв», обретение наиболее значимого женского идеала – грациозной и простой девочки-девушки. В мужском варианте подобный образ возник несколько раньше – в «Портрете мальчика Челищева» (1808–1809, ГТГ), где аристократический персонаж, еще подросток, смотрит на мир открыто и доверчиво, как смотрели у художника крестьянские дети.

В будущем художник будет, как мне кажется, отталкиваться от образа Натальи Кочубей в своих удивительных графических женских портретах итальянского периода…

Но вернемся к Бакуниным. Собственно говоря, и портрет Вареньки Бакуниной (1811, ГТГ) можно отнести к тому же интуитивно найденному художником типу девочки-девушки, хотя у Бакуниных только что родилась дочь. Сам супруг считал, что портрет не очень удался[63]. Возможно, потому, что Варенька не выглядит на рисунке красавицей, но у нее очень живое, изменчивое лицо, показанное в неожиданном ракурсе. Она облокотилась рукой о стол и повернула голову влево, словно продолжая разговор. Портрет передает ее «милоту», о которой пишет муж, рассказывая о Вареньке на тверском балу: «Варюша моя принарядилась и действительно очень была мила»[64].

Кипренский рисует ее в домашней обстановке и в простом платье, но тем не менее передает ее «текучую» живость и очарование молодости.

Карандашный портрет самого Александра Бакунина до нас не дошел.

И Варвару Бакунину, и Наталью Кочубей художник наделяет качествами простоты и естественности. «Светские львицы», яркие и смелые «беззаконные кометы», появляющиеся несколько позже на портретах Карла Брюллова, Кипренского не привлекают. Во всяком случае, мы не видим их на женских портретах этого времени…

Но наиболее исповедальными, передающими стихию «лирической грусти», охватившей художника в Твери, становятся его пейзажи. Яков Брук пишет о созданной художником в Твери «сюите пейзажных рисунков»[65], что в его творчестве редко и говорит о каком-то особом душевном состоянии. Одиночество, грусть, предчувствие счастья, ощущение грандиозности мира – все смешалось в этих рисунках.

Как истинному романтику, ему важно запечатлеть в природных ландшафтах движения человеческой души. Он не пишет «натурных» видов, но в любой его композиции всегда ощутимо нечто реально увиденное и прочувствованное, будь то «Пейзаж с грозой», «Пейзаж с путником» или «Пейзаж с бурлаками».

Но особенно лирически проникновенен «Пейзаж с рекой в лунную ночь» (ок. 1811), передающий взволнованно-тревожное, взыскующее умиротворения состояние художника. Возникает довольно сумрачный рисунок на коричневой бумаге и с мелом, высветляющим небо и реку (бумага коричневая, тушь, перо, итал. кар., мел, ГТГ). Отдаленный храм, освещенные лунным светом река и часть неба, красиво изогнутое дерево, резными листьями напоминающее клен, – все это создает настроение молитвенной тишины, обращенности к универсуму. Пожалуй, впервые в творчестве художника с такой силой зазвучали любимые романтиками метафизические мотивы, возникло внимание к таинственной ночной природе, созвучной «ночной» стороне души.

Василий Жуковский несколько позже тоже молил ночь принести душе успокоение:

Своим миротворным явленьем,
Своим усыпительным пеньем
Томимую душу тоской,
Как матерь дитя, успокой.

Ночь. 1823

Подобные призывы слышны и в пейзажном рисунке Кипренского. Эти свои ночные «томления», как ни странно, он припомнит в Италии, создав серию картин в ночном пейзаже.

Тверское уединение дало стимул и для новых размышлений, и для новых надежд, и для новой грусти. Здесь завязались очень важные для его будущего знакомства. Оно также показало некую «теневую» сторону высшего света, чтобы художник не слишком обольщался. Надежды на великую княгиню Екатерину Павловну не оправдались. Пенсиона для поездки в Италию он не получил.