Орест Кипренский. Дитя Киприды

Александр Иванов, которому поездка в Италию еще предстоит, будет относиться к Кипренскому с неизменным восхищением.

В Карле Брюллове, своем младшем коллеге, Орест Кипренский обретет друга. Что же касается прочих пенсионеров, то нотка некоего покровительственного отношения будет ему присуща. Тут и ранняя слава, и более зрелый возраст, и позиция принца инкогнито, весьма для него характерная. Все это породит злые слухи, распускаемые Федором Иорданом, о том, что «самолюбию Кипренского не было меры»[94].

Но пока что долгожданный итальянский период только начинается…

Глава 9. В преддверии Рима

…В Швейцарии Орест Кипренский провел целых три месяца. Почему так долго? Неужели все это время лечил синяк под глазом, полученный при падении коляски в Касселе? Видимо, что-то в нем сопротивлялось, словно долгое ожидание счастья, «отложенного счастья», сделалось привычкой.

Так потом, уже вновь приехав в Италию в 1828 году, он будет медлить со своей женитьбой на Мариучче, еще одной своей неотвязной и долгой мечте! А ведь он, уезжая из Рима осенью 1821 года, в торжественном тоне пишет кардиналу Консальви, что намерен на ней жениться, когда девочке исполнится четырнадцать лет. В 1828 году ей было уже больше, целых семнадцать! А он – медлил…

В Швейцарии все дышало свободой. От нее кружилась голова, или это от горного воздуха? Таких восхитительных, раскованных, легких портретов молодых людей, как графические и живописные портреты мужчин из семейства Дюваль, он не создавал никогда прежде. И все они своей порывистостью, темной курчавостью, тонкостью черт напоминали его самого, а еще больше его «идеальных» двойников – Костю Батюшкова, Александра Пушкина, замечательный портрет которого был еще впереди…

Он делил коляску с едущим в Швейцарию ювелиром Жаном-Франсуа Андре Дювалем. Его отец Луи-Давид некогда основал в России ювелирное дело. Он происходил из французских гугенотов, переселившихся в Швейцарию. В России родились три его сына. Орест ехал со средним, тоже ювелиром, решившим вернуться в Швейцарию. Его старший брат Жакоб-Давид (Яков Давыдович, как звали его в России) уже давно уехал из России. При Павле I он был придворным ювелиром и получил чин полковника. Но это его не удержало.

Интересно, что Кипренский, остановившийся в Женеве в доме старшего Дюваля, не изобразил в портретах своего спутника – Жана-Франсуа, который, судя по всему, его очаровал. Он портретирует хозяина дома – Якова Давыдовича, двух его сыновей (одного дважды), а также дядю, видного швейцарского парламентского деятеля Эжена Дюмона, который тоже бывал в России.

Но, как я уже писала, самые необузданные и бурные свои надежды Кипренский воплотил в портретах молодых Дювалей, с их утонченной и свободной манерой держаться. Это был какой-то прорыв. Романтическая «пристрелка» к новому для художника типу «европейской» личности. И одним из наиболее сильных «новых» стимулов стало знакомство с «неизображенным» Жаном-Франсуа Андре Дювалем, словно у Кипренского еще не хватало для его портрета духу. Так же как для въезда в Италию, в Рим…

Русским пенсионерам везло на попутчиков, исключая, пожалуй, тех, кто был послан вслед за Орестом в 1818 году. Как я писала, их послали тяжелым морским путем через Штетин (через который уже в следующем веке будут высланы на «философском корабле» из советской России в Европу русские философы и литераторы).

Гальберг жаловался Оресту на неудобства путешествия и на морскую болезнь, заставившую его лежать в каюте «не шевелясь»[95].

Недавно опубликована любопытная расписка шкипера из города Штетина, который обязался везти российских пенсионеров морским путем, кормить со своего стола дважды в день, поить чаем и кофе и предоставить собственную свою каюту[96].

Едва ли эта поездка была комфортабельной и дала пищу для размышлений.

Другое дело – путешествие Ореста, о котором он почти через год напишет очень живое письмо Алексею Оленину, а тот в сокращенном виде опубликует его в «Сыне Отечества» под названием «Письмо из Рима».

Об этом письме Кипренского через шесть (!) лет вспомнит Александр Пушкин, пребывающий в южной ссылке (в Одессе), в письме к Александру Тургеневу[97]. Пушкину Италия так и не улыбнулась, хотя он о ней мечтал.

В 1843 году сухопутным путем в Европу поедет еще один пенсионер академии, Александр Рамазанов, скульптор и критик, будущий Вазари русских художников, ученик Карла Брюллова. Он поедет на дилижансе Петербург – Рига, который только-только вошел в постоянный обиход. И ему тоже повезло с попутчиком. Его спутником по дилижансу станет сам Оноре де Бальзак, возвращавшийся из Петербурга в Париж. Рамазанов оставил о нем прекрасные воспоминания. Оказывается, тот не только неумеренно пил кофе (что мы давно о нем прочли), но и любил проветренные комнаты в отелях, хорошее вино и качественную еду, не терпел курения в дилижансе, то есть по современным меркам был человеком «экологического сознания».