Орест Кипренский. Дитя Киприды

Только живое, теперешнее, трепещущее, ранимое, излучающее силу, слабость, энергию – вот что его захватывает! А «сказки» былого, исторические анекдоты как-то мало действуют на его воображение. При этом он может работать, только испытывая сильные чувства, почти экстаз! (В этом они с Карлом Брюлловым похожи.) Есть рассказ воспитателя, что, работая, мальчик Орест начинал петь, а это как раз и говорит об «экстатическом» начале, присущем его таланту.

Существует и еще одно важное свидетельство о ранних академических годах Кипренского. Исходит оно от графа Федора Толстого. Он был на год младше Ореста. И принадлежал к числу дворян-оригиналов, вызывающих у своих современников удивление (как герои русской литературы – Онегин, Печорин, Чацкий). Окончив в 1802 году Морской кадетский корпус и сделавшись мичманом (служил в гребном флоте Петербурга), он прямо в этой своей новенькой морской военной форме стал посещать «вольноприходящим учеником» классы Академии художеств.

Надо сказать, что Академия художеств была заведением «закрытого типа», напоминающим «мужской монастырь». Тут не только учились, но и годами жили студенты-академисты, отпускаемые к себе домой только в выходные и праздники.

У Ореста Кипренского родня жила далеко, он ездил на свою мызу Нежинскую очень редко и по особой просьбе – когда там что-то случалось.

Эта «закрытость» сказывалась на характере обучения и на отношении профессоров к «чужакам»: «вольнослушателей» не особенно привечали. А уж в случае с Толстым – так и вовсе его игнорировали. Тут действовала «сословная спесь» навыворот. «Простой» академический состав преподавателей знать не желал этого графа, которому вздумалось (бывают же такие причуды!) побаловаться рисованием. Федор Толстой пишет: «Странное недоброжелательство профессоров к посторонним ученикам меня чрезвычайно удивляло… На меня, первого из дворян, к тому же еще с титулом графа и в военном мундире, начавшему серьезно учиться живописи и ходить в академические классы, они смотрели с каким-то негодованием, как на лицо, оскорбляющее и унижающее их своею страстию к искусству…»[25] В особенности Толстому досаждал важный скульптор Иван Мартос, с насмешкой говоривший, что невозможно одновременно быть графом, военным и художником.

Интересно, что с этим-то Мартосом молодого Кипренского через некоторое время отправят в Москву – в качестве сопровождающего. А Карлу Брюллову, вернувшемуся из Италии в Петербург, выделят роскошную квартиру-мастерскую Мартоса, к тому времени уже умершего. Так прихотливо сплетаются художнические имена и судьбы! Да, и еще мне вспомнился любимый ученик Карла Брюллова – князь Г. Г. Гагарин, ставший прекрасным рисовальщиком и воевавший вместе с Лермонтовым на Кавказе. Сочетание княжеского титула, военного и художника.

Бедный Федор Толстой так бы и не смог как следует обучиться живописи и рисунку в академии, если бы… не Орест Кипренский. Мне кажется, что и в этом случае у Ореста сработал его вечный рефлекс принца инкогнито. Он решил графа «облагодетельствовать».

В будущем он будет с какой-то радостью помогать своим собратьям-художникам получать заказы от богатых вельмож. Александр Иванов пишет, что благодаря стараниям Кипренского русские пенсионеры в Италии стали получать не 600 рублей, а 3 тысячи[26]. Иными словами, он любит помогать и «благодетельствовать» – даром что не богат и не чиновен, да к тому же незаконнорожденный, что Адам Швальбе, к счастью, в своем прошении в Академию художеств утаил. Но он-то сам об этом знал! А вел себя поистине как отпрыск королей!

Именно таким образом он повел себя и с графом Федором Толстым. Он не склонился перед ним в подобострастной позе, не проигнорировал, как академическая профессура, а стал графа «опекать»: «…Кипренский пришел в гипсовый класс, в первый день после моего туда поступления, и сделался моим руководителем в этом деле, столь трудном для начинающего, в первый раз рисовать с гипсовых головок… Не более как через два месяца я был переведен в натурный класс… Кипренский, продолжавший рисовать в натурном классе, подходил ко мне показывать и учить, как должно писать с натуры. Вначале он приходил даже раза по два и по три в течение двухчасовых классов, потому что профессора, дежурившие и в натурном классе, также по неделям, очень небрежно относились к посторонним лицам, приходившим учиться художеству…»[27]

Удивляет, с какой ответственностью отнесся Орест к своей задаче учителя, как много времени и внимания уделял графу Толстому, который и впрямь сделался прекрасным художником, скульптором и медальером. Мне кажется, что небольшие и необыкновенно изящные рисунки цветов у Федора Толстого очень напоминают веточку нежнейшего белого левкоя в стакане с водой, стоящего на подоконнике в портрете Е. С. Авдулиной работы зрелого Ореста Кипренского (между 1822 и 1823). Это как бы отзвук вдохновенного обучения графа у молодого Кипренского…