Ориентализм

Дидактическое качество представления восточного не может быть отделено от остальной части действа. В таком научном труде, как «Ориентальная библиотека», который был результатом систематического изучения и исследования, автор подчиняет материал, над которым он работал, строгой дисциплине и порядку; кроме того, он хочет, чтобы читателю было ясно, что печатная страница дает упорядоченное, дисциплинированное суждение о материале. Таким образом, «Библиотека» передает идею могущества и эффективности ориентализма, которая повсюду напоминает читателю, что отныне для того, чтобы добраться до Востока, он должен пройти сквозь научные схемы и коды, представленные ориенталистом. Восток был не только подогнан под моральные стандарты западного христианства: он был также ограничен рядом установок и суждений, которые с самого начала направляют западный ум не к восточным источникам для исправлений и верификации, а скорее к другим ориенталистским работам. Ориенталистская сцена, как я ее называю, становится системой, застывшей морально и эпистемологически. Как дисциплина, представляющая институционализированное западное знание Востока, ориентализм, таким образом, начинает оказывать трехстороннее воздействие – на Восток, на ориенталиста и на западного «потребителя» ориентализма. Я думаю, было бы неправильно недооценивать силу этих трехсторонних отношений. Поскольку Восток («там», в направлении Востока) исправлен и даже наказан за то, что лежит за пределами европейского общества, «нашего» мира, Восток, таким образом, ориентализируется – это процесс, который не только маркирует Восток как область ориенталиста, но и заставляет непосвященного западного читателя принимать ориенталистскую кодификацию (например, алфавитный порядок «Библиотеки» д’Эрбело) за истинный Восток. Истина, коротко говоря, становится функцией ученого суждения, а не самого материала, который со временем кажется обязанным ориенталисту даже самим своим существованием.

Весь этот дидактический процесс нетрудно понять и нетрудно объяснить. Следует в который раз вспомнить, что все культуры вносят коррективы в грубую реальность, превращая ее свободно дрейфующие объекты в единицы знания. Проблема не в том, что это обращение происходит. Для человеческого разума совершенно естественно сопротивляться нападению на него непонятного чужого, поэтому культуры всегда были склонны навязывать другим культурам полную трансформацию, принимая эти другие культуры не такими, какие они есть, а такими, какими им, к выгоде воспринимающего, следует быть. Для западного человека, однако, восточное всегда было подобно некоему аспекту Запада. Для некоторых немецких романтиков, например, индийская религия была, по существу, восточной версией германо-христианского пантеизма. И всё же ориенталист сделал своей работой постоянное превращение Востока из чего-то одного во что-то другое: он делает это ради себя самого, ради своей культуры, а в некоторых случаях, как он полагает, – ради Востока. Этот процесс обращения строго упорядочен: ему учат, у него есть свои сообщества, периодические издания, традиции, лексика, риторика – всё это в основном связано и подпитывается господствующими культурными и политическими нормами Запада. И, как я далее продемонстрирую, он стремится стать более, а не менее тотальным в своих попытках, настолько, что при рассмотрении ориентализма XIX и XX веков преобладает впечатление грубой схематизации ориентализмом всего Востока.

Насколько давно эта схематизация началась, ясно из приведенных мною примеров западных представлений о Востоке времен классической Греции. Сколь четко были сформулированы более поздние представления, опирающиеся на более ранние, сколь необычайно тщательна их схематизация, сколь драматически эффективно их размещение в пространстве западной воображаемой географии, можно проиллюстрировать, обратившись к дантовскому «Аду». Достижение Данте в «Божественной комедии» состояло в том, что он сумел органично соединить реалистическое изображение земной реальности с универсальной и вечной системой христианских ценностей. Данте-пилигриму, проходящему через Ад, Чистилище и Рай, открывается уникальное видение суда. Паоло и Франческа предстают навечно заключенными в ад за свои грехи, но в то же время воплощающими, по-настоящему проживающими те свои черты и поступки, которые ввергли их в место вечного пребывания. Таким образом, каждая из фигур в видении Данте не только представляет саму себя, но отражает определенный характер и предназначенную ей судьбу.