Ориентализм

«Maometto» – Мухаммед – появляется в 28 песне «Ада». Он в восьмом из девяти кругов Ада, в девятой из десяти Злых Щелей, в круге мрачных рвов, окружающих твердыню Сатаны в Аду. Таким образом, прежде чем Данте доходит до Магомета, он проходит через круги, куда помещены люди с меньшими грехами: сладострастники, стяжатели, чревоугодники, еретики, гневливые, самоубийцы, богохульники. После Мухаммеда – только поддельщики и предатели (к которым относятся Иуда, Брут и Кассий), вплоть до самого дна Ада, где обитает сам Сатана. Таким образом, Мухаммед принадлежит к той категории в четкой иерархии зла, которую Данте называет «сеятель распри и раздора»[306]. Кара Мухаммеда, ставшая его вечной судьбой, особенно отвратительна: его бесконечно рассекают надвое от подбородка до ануса. Здесь Данте не избавляет читателя от эсхатологических подробностей, которые влечет за собой столь впечатляющее наказание: описание кишок Мухаммеда и его экскрементов дано с беспримерным тщанием. Мухаммед разъясняет Данте свое наказание, указывая также на Али[307], идущего впереди него в ряду грешников, которого дьявол рассекает надвое; он также просит Данте предупредить Фра Дольчино[308], священника-отступника, чья секта проповедовала общность жен и имущества и кого обвиняли в том, что у него есть любовница, о том, что его ждет. Читатель не может не заметить, что Данте проводит параллель между Дольчино и Мухаммедом, их омерзительным сладострастием и их претензиями на высокое положение в теологии.

Но это не всё, что Данте хочет сообщить об исламе. Чуть раньше в Аду появляется небольшая группа мусульман. Авиценна[309], Аверроэс[310] и Саладин[311] включены в число тех добродетельных язычников, которые, наряду с Гектором, Энеем, Авраамом, Сократом, Платоном и Аристотелем, помещены в первый круг Ада, чтобы там понести минимальное (и даже почетное) наказание за то, что они не знали благодати христианского Откровения. Данте, конечно, восхищается их великими свершениями и добродетелями, но, поскольку они не были христианами, он должен осудить их пусть на легкие, но муки Ада. Вечность – великий уравнитель различий, это правда, но особенности анахронизмов и аномалий, связанных с тем, что дохристианские герои и мыслители были отнесены к той же категории «языческого» проклятия, что и послехристианские мусульмане, не беспокоят Данте. Несмотря на то, что Коран объявляет Иисуса пророком, Данте предпочитает считать великих мусульманских философов и правителя совершенно неосведомленными о христианстве. То, что они могут обитать в том же почетном круге, что и герои, и мудрецы классической древности, – это аисторическое видение, подобное фреске Рафаэля «Афинская школа», в которой Аверроэс протирает локти о пол Академии бок о бок с Сократом и Платоном (или же «Диалогам мертвых» (1700–1718) Фенелона[312], где дискутируют Сократ и Конфуций).

Избирательность и рафинированность поэтического понимания ислама Данте – пример схематической, почти космологической неизбежности, с которой ислам и его определенные представители оказываются порождениями географических, исторических и, прежде всего, моральных тревог Запада. Эмпирические данные о Востоке или о какой-либо его части почти не имеют значения; большое значение имеет и оказывается решающим то, что я называю ориенталистским видением, видением, отнюдь не ограниченным сферой профессиональной учености, а скорее выступающим как общее достояние всех, кто размышлял о Востоке на Западе. Поэтическое дарование Данте лишь усиливает, делает более, а не менее представительными подобное видение Востока. За Мухаммедом, Саладином, Аверроэсом и Авиценной закреплены места в визионерской космологии – их закрепили, разложили, втиснули, заключили, не обращая никакого внимания ни на что, кроме их «функции» и той модели, которую они представляют на той сцене, где они появляются. Исайя Берлин[313] так описал эффект подобных отношений: