Ориентализм

Ренан неоднократно совершенно открыто утверждал, что семиты и семитизм были результатами творения ориенталистского филологического исследования[569]. Поскольку именно он вел это исследование, ни у кого не должно было быть никаких сомнений в том, что главная роль в этом новом, искусственном творении принадлежит ему. Но что же Ренан подразумевал, используя слово «творение»? И как это творение связано с естественным творением, или с творением, приписываемым Ренаном и другими учеными лабораториям, классификации и естественным наукам, главным образом тому, что называлось «философской анатомией»? Здесь нам придется строить догадки. По-видимому, на протяжении всей своей карьеры Ренан представлял себе роль науки в человеческой жизни как (и в переводе я цитирую насколько это возможно дословно) «сообщение (говорение или формулирование) человеку имени [логоса?] вещей»[570]. Наука дает вещам речь. Даже лучше: наука выявляет, заставляет потенциальную речь, присущую вещам, выразить себя. Особая ценность лингвистики (как тогда часто называли новую филологию) не в том, что она сходна с естественными науками, а в том, что она трактует слова как естественные, в любом случае безмолвные объекты, которые созданы, чтобы выдавать свои секреты. Важно помнить, что главным прорывом в изучении надписей и иероглифов стало открытие Шампольоном того, что символы на Розеттском камне имели как фонетические, так и семантические компоненты[571]. Заставить говорить предметы было равнозначным тому, чтобы заставить говорить слова, придавая им косвенную ценность и строго определенное местоположение в подчиненном правилам распорядке. В самом первом смысле «творение», как использовал это слово Ренан, означало обособление, с помощью которого объекты, подобные семитским языкам, могли рассматриваться как своего рода результат творения. Второй смысл «творения» включал также окружение – в случае семитских языков это означало восточную историю, культуру, народ, разум, – высвеченное и выхваченное ученым из мрака безмолвия. Наконец, «творение» – это формулирование системы классификации, с помощью которой можно было сравнивать исследуемый объект с другими подобными объектами, и под «сравнивать» Ренан подразумевал сложную сеть парадигматических отношений, существовавшую между семитскими и индоевропейскими языками.

Семитские языки были областью, к которой Ренан обратился сразу после того, как он утратил христианскую веру. Выше я уже говорил о том, как он пришел к пониманию того, что изучение семитских языков заменяет веру и способствует критическому к ней отношению в будущем. Изучение семитских языков было для Ренана первым полномасштабным ориенталистским и научным исследованием (завершено в 1847 году, впервые опубликовано в 1855-м), оно стало в значительной степени вводной частью к его главным работам, посвященным происхождению христианства и истории евреев. Если и не по воплощению, то по замыслу: интересно, что в истории лингвистики или в истории ориентализма лишь немногие общие или современные Ренану работы цитируют его как-то иначе, чем бегло упоминая[572] – его опус по семитологии представлялся как филологический прорыв, ставший впоследствии источником его авторитета в суждении (почти всегда неудачного) о религии, народе и национализме[573]. Всякий раз, когда Ренан хотел выразить свое мнение о евреях или мусульманах, в отношении семитов он был на удивление резок и критичен (и безо всяких на то оснований, за исключением той науки, которой он занимался). Кроме того, семитологический трактат Ренана был задуман одновременно как вклад в развитие индоевропейской лингвистики и в размежевание ориенталистских дисциплин. Для лингвистики семитские языки был деградировавшей формой – распадом как в моральном, так и в биологическом смысле, тогда как для ориенталистских дисциплин семитские языки были по меньшей мере стабильной формой культурного упадка. Наконец, семитские языки были первым творением Ренана, выдумкой, созданной им в филологической лаборатории, чтобы он смог понять собственное место в обществе и свое призвание. Мы ни в коем случае не должны упускать из виду, что для эго Ренана семитские языки были символом европейского (и, следовательно, его собственного) господства над Востоком и над его эпохой.