Ориентализм

Это беспрестанное намерение Ренана передать ощущение происходящей именно сейчас демонстрации усиливается, когда он прямо замечает, что анатомия оперирует устойчивыми и видимыми признаками для причисления объектов к классам, а в лингвистике этого нет[579]. Поэтому филологу необходимо определенным образом приводить лингвистический факт в соответствие с историческим периодом – отсюда возможность классификации. Тем не менее, как часто повторял Ренан, языковая темпоральность и история полны лакун, огромных разрывов, гипотетических периодов. Поэтому лингвистические события происходят в нелинейном и в значительной мере дискретном временном измерении, которое контролируется лингвистом – и весьма определенным способом. Этот способ, как демонстрирует весь трактат Ренана о семитской ветви восточных языков, – сравнение: индоевропейская группа языков принимается за живую, органическую норму, в то время как семитские восточные языки рассматриваются как неорганические[580]. Время преобразуется в пространство сравнительной классификации, которая в основе своей опирается на жесткую бинарную оппозицию между органическими и неорганическими языками. Таким образом, с одной стороны, существует органический, биологически генеративный процесс, представленный индоевропейскими языками, и неорганический, по сути не регенеративный процесс, воплощенный в семитских языках: самое главное, Ренан абсолютно ясно дает понять, что такое высокомерное суждение филолог-ориенталист выносит в своей лаборатории, поскольку различения такого рода, которые делает он, недоступны никому, кроме подготовленного профессионала. (Следовательно, мы отказываемся допускать, что семитские языки обладают способностью к самостоятельной регенерации, даже если и признаем, что они подчиняются необходимости – более, чем любые другие плоды человеческого сознания, – изменяться или претерпевать последовательные модификации[581].)

Но даже за этой радикальной оппозицией в сознании Ренана стоит еще одна, и на протяжении нескольких страниц первой главы пятой книги он довольно откровенно разъясняет ее читателю. Это происходит тогда, когда он представляет взгляды Сент-Илера на «деградацию типов»[582]. И хотя Ренан не указывает, на кого именно из Сент-Илеров он ссылается, источник вполне ясен. Оба они – и Этьен Сент-Илер, и его сын Изидор – снискали в биологии исключительную славу и влияние, в особенности среди образованных интеллектуалов Франции в первой половине XIX столетия. Этьен, как мы помним, был участником наполеоновской экспедиции, а Бальзак посвятил ему важный раздел предисловия к «Человеческой комедии». Имеется множество свидетельств того, что труды и отца, и сына читал и использовал в своих работах Флобер[583]. Однако Этьен и Изидор не только наследовали традиции «романтической» биологии, к которой принадлежали Гёте и Кювье и которая уделяла большое внимание аналогии, гомологии и органической праформе (ur-form) видов: они также были специалистами в области философии и анатомии уродств – тератологии, как называл ее Изидор, – в рамках которой самые ужасные физиологические отклонения рассматривались как результат внутренней деградации жизни вида[584]. Здесь я не могу вдаваться в подробности тератологии (как и предаваться ее жутковатому очарованию), однако следует отметить, что оба Сент-Илера – Этьен и Изидор – использовали теоретическую мощь лингвистической парадигмы для объяснения возможных отклонений в биологической системе. Так, представление Этьена о том, что уродство – это аномалия, относится к представлению о том, что в языке слова существуют в аналогичных или же в аномальных отношениях друг с другом: в лингвистике эта идея почти так же стара, как трактат «О латинском языке» Варрона[585]. Аномалию нельзя понимать как некое случайное исключение, скорее аномалии – часть структуры и связывают воедино все члены одного класса. Подобный подход вполне возможен и в анатомии. Во введении к «Философии анатомии» Этьен пишет так: