Орёл в стае не летает

Жеребец, не ожидавший столь дерзкой выходки человека, встал на задние ноги и заржал, пытаясь сбросить. Наездник удержался. Он не бил его ногами и не дёргал узду, но сидел со спокойствием, как влитой, давая жеребцу возможность понять, кто хозяин положения. А конь попытался ещё раз освободиться от наездника, как от ненавистной поклажи: взбрыкнул вверх и вбок. Когда это у него не получилось, он громко заржал и стремительно поскакал со двора. Все, кто с напряжением наблюдал необычную схватку, ахнули – кто от испуга, кто – от восторга…

Для Филиппа время потянулось утомительно долго. Он вглядывался вдаль, пытаясь что-либо разглядеть в удаляющихся клубах пыли. Вскоре послышались радостные возгласы – ураган пыли начал приближаться, превратившись во дворе в коня с наездником, Александром. Он уверенно сидел на взмыленном, но укрощённом жеребце. Приблизился к отцу, оглушённому небывалыми событиями, и соскочил наземь. Увидев сына, живого и невредимого, отец неожиданно расчувствовался. Александр, которого распирали торжествующие ощущения, услышал:

– Это твоя первая значительная победа, сын мой! Сегодня я увидел, что у меня есть достойный наследник. Ещё я увидел, что Македонии тебе будет мало, почему говорю при всех – ищи для себя царство по силам твоим!

Филоник получил за жеребца назначенную сумму. Филипп неожиданно передал узду сыну.

– Александр! – сказал он, скрывая добрую улыбку за усами. – Я раздумал ставить жеребца в свою конюшню. С сегодняшнего дня он твой. Ты ещё заслужил, чтобы с этого дня тебя называли мужчиной. И пусть этот конь станет твоим боевым товарищем. Люби его, как своего близкого друга.

Александр, не ожидавший такого исхода, обнял шею жеребца, поцеловал во влажные губы, а тот в ответ доверительно заржал.

– Посмотри, отец, какой лоб у него – большой и крутой, как у быка, – воскликнул царевич, – я назову его Букефалом*.

Этот день оказался самым счастливым для Александра. Да и для царя Филиппа он выглядел не таким уж плохим.

Глава 13. Сады Мидаса

Конфликт

Обучение царевича продолжалось успешно, но Аристотель стал замечать, что не всегда его ученик внимателен на уроках, а иногда проявлял недовольство, когда не понимал объяснения. Наставник видел причины в атмосфере царского двора. Придворная жизнь в Пелле за последние годы наглядно оживилась в связи с успехами Филиппа на полях сражений. Александр взрослел, и его с каждым днём всё больше захватывали события, происходящие в Пелле, Македонии, Греции. Уделять прежнее внимание учёбе наследнику становилось всё сложнее и сложнее…

В Пелле теперь часто появлялись иноземные делегации, царь устраивал роскошные приёмы, которые, как правило, завершались шумными пиршествами, а то и разнузданным гульбищем. В такие дни отец бесцеремонно отрывал сына от занятий, заставляя его присутствовать на приёмах с желанием показать его гостям и заодно привить навыки государственного управления. Аристотель с горечью замечал, что его ученику нравились такие отвлечения от уроков и как итог после ряда перерывов в занятиях Александр надолго терял интерес к учёбе, становился раздражительным, неуправляемым.

Аристотель решил, что так долго продолжаться не может. Подготовился к серьёзному разговору с Филиппом. А если царь не поймёт, был готов расторгнуть договор на обучение царевича.

Для встречи с царём ситуация сложилась благоприятная. В тот месяц он задержался в Пелле дольше обычного из-за раны, полученной в схватке с трибаллами*: брошенное издалека копьё перебило правую ключицу. Долго отлёживаться в постели царь не собирался, полагал, что, как только избавится от опеки лекарей, он опять отбудет во Фракию – царские дела прежде всего! Рана слега затянулась, не вызывала больших опасений, отчего он устроил с друзьями и военачальниками такую круговерть пирушек, что жизнь во дворце для всего окружения превратилась в сплошную оргию. В театре для народа устраивались представления греческих актёров, а на гипподроме проходили конные бега и силовые состязания атлетов. Бродячие фокусники, музыканты и силовые акробаты веселили народ на улицах Пеллы, быстроногие скороходы бежали в факельных эстафетах, а воины танцевали боевые пляски – пиррихии. На пирах особым спросом пользовались флейтистки, авлетриды, завораживающие слух легкомысленной музыкой, дразня обольстительными телодвижениями.

После того как царь в очередной раз вызвал сына в зал приёмов, чтобы удивить иноземных гостей своим блистательным наследником, Аристотель решил, что предел допустимого пройден. Пора говорить с царём. Но так случилось, что на следующий день Филипп сам объявился на уроке, не протрезвевший и оттого благодушно настроенный.

– Я посижу у вас, – миролюбиво произнёс он, удобно усаживаясь в кресло, – послушаю, чему учит моего сына большой афинский учёный.

Сказано было с иронией, но Аристотеля уже давно ничем нельзя было обидеть – за год пребывания в Пелле ко всему привык. Оставаясь спокойным, продолжал урок о счастье: