Оркестр меньшинств

Пелена сознания, которая затмевала мое ви́дение нематериального мира, спа́ла, и я снова узрел живую фантасмагорию местного мира духов. Я увидел тысячи духов, устроившихся повсюду в этой земле: они висели на деревьях, плыли по воздуху, собирались в горах и всяких других местах, перечислить которые невозможно по причине их неисчислимости. Около Музея варварства, в котором мой хозяин побывал всего двумя днями ранее, я увидел трех детей, чья кровь пролилась в ванну, выставленную внутри. Они стояли перед домом, одетые точно в такие рубашки, какие были на них в момент нападения, разорванные, пронзенные пулями, черные от крови. Поскольку они были одни, другие духи не сопровождали их, мне пришло в голову, что они, вероятно, стоят здесь всегда, потому что их кровь – их жизнь – остается на стене и в ванне, выставленная на обозрение всему миру.

В больнице моего хозяина завезли в какую-то комнату, и когда я увидел, что он в безопасности, я немедленно поднялся в Аландиичие, холмы предков, чтобы встретиться с его родней среди великих отцов и сообщить им о случившемся, после чего, если он и в самом деле убил человека, я должен был прибыть к тебе, Чукву, чтобы свидетельствовать об этом происшествии, как ты требуешь от нас, если наши хозяева забирают жизни других людей.

Иджанго-иджанго, я хорошо знаю дорогу в Аландиичие, но в этот вечер она петляла сильнее обычного. Холмы вдоль дороги погрузились в невообразимую тьму, только кое-где виднелись точки неукротимого света от мистических огней. Воды Омамбалаукву, чья сестра течет на земле, приглушенно ревели в черной дали. Я пересек светящийся мост, по которому в неистовой спешке толпы людей со всех четырех сторон света неслись в землю, где обитают духи предков. С реки я услышал поющие голоса. Хотя голоса пели слаженно, среди них был и запевала. Этот четко различимый голос звучал громко, но тонко и гибко, мелодичный в своих тонах и пронзительный, как клинок нового мачете. Они пели знакомую колыбельную, древнюю, как и сам мир. Я вскоре понял, что этот голос принадлежит Овунмири Эзенваньи, а сопровождают его голоса многочисленных дев несравненной красоты. Они вместе пели на древнем мистическом языке, который, сколько бы я его ни слышал, я не мог разобрать. Они пели детям, умершим во время родов, чьи духи пересекают долины небес, не зная направления, потому что дитя даже в смерти не отличает правого от левого. Его нужно направлять в царство спокойствия, где обитают матери, чьи груди полны чистым, нестареющим молоком, чьи руки нежны, как теплейшие из рек.

Они называют нас нва-на-энвегхи-нку – «бескрылые», потому что мы – духи и можем передвигаться по воздуху без крыльев, и «дети», потому что мы обитаем в телах живых людей. Поэтому я знал, что они поют для меня, и остановился помахать им и поблагодарить их за песню. Но, Чукву, слушая ее, я не мог понять, как тебе удалось создать голоса столь очаровательные. Как ты наделил эти существа такой силой? Не искушает ли это пение того, кто его слышит, остановиться? Не искушает ли оно даже полностью приостановить путешествие в Аландиичие? Не потому ли многие умершие навсегда зависают между небом и землей? Духи умерших, сидящие у теплого берега, не они ли – те самые существа, кто, умерев, не обрел покоя и чьи призраки бродят по земле? Я видел много таких – они странствуют, невидимые, невидящие, они не принадлежат ни тем местам, ни этим, постоянно находятся в состоянии одинду-овуканма. Не пребывают ли некоторые из них в таком состоянии потому, что их очаровала прекрасная музыка Овунмири и ее труппы?

Отцы древности говорят, что человек, чей дом в огне, не станет выгонять крыс. И хотя я и был очарован мелодией, но она меня не околдовала. Я шел, пока звуки музыки не перестали доноситься до меня совсем. Не мог я более видеть и сверкающих кпакпандо[91], число которых столь огромно, что в языке отцов они получили двойственное название. Числом они сравнимы с песчинками земли, а потому образуют единое слово: звезды-и-земля. Я шел, а звезды и все, что соединялось с землей, исчезало, словно одеяло тьмы накидывали на пропасть, распростершуюся на весь мир. Холмы пересекала петляющая тропинка, на каждом повороте освещаемая факелами, пламя которых могло посоперничать в яркости со светом солнца. Здесь начинают встречаться ндиичие-нна и ндиичие-нне[92] со всей Алаигбо и из-за ее пределов, собиравшиеся в группы на пути к великим холмам вдали. Тропинка украшена по обеим сторонам нитями священных листьев ому, закрепленными на ветках, как причудливые ленты. На свежих пальмовых листьях закреплены также и моллюски, каури, черепашьи панцири и драгоценные камни всякого рода.