Оркестр меньшинств

Потом, словно по сигналу невидимого знамени, певцы отделились от нас и помахали нам издали. Они помахали. То же сделали и птицы, подвешенные над мостом, словно существовала некая черта, которую они не могли пересечь, невидимая ни для меня, ни для реинкарнируемого духа. Мы помахали в ответ, а когда пересекли мост, я обнаружил себя в месте, где, кажется, уже бывал прежде. Место это наполнял яркий свет, сходный со светом Элуигве, только рукотворный. Вокруг источника света кишели мотыльки и бескрылые насекомые. На одной из ламп в арке стены сидела ящерица геккон, ее рот был набит насекомыми. Человек на кровати под этой лампой света закричал, задрожал и в конечном счете упал без сил на потеющую женщину. Оньеува вошел в женщину и осеменил ее. Женщина не знала или не понимала, что в ней происходит великая алхимия зачатия. Я присоединился к оньеуве и слился с семенем человека, а в соединении мы стали разделимы».

«Ндиичие на ндиокпу, уну га ди».

«Исеех!»[96] – хором вскрикнули вечные тела.

«С этого момента я неизменно наблюдал за ним широко раскрытыми, как у коровы, и бессонными, как у рыбы, глазами. По сути дела, не будь моего вмешательства или будь я плохим чи, он вообще никогда бы не родился».

И тогда по этой толпе бессмертных пробежал приглушенный ропот.

«Все это правда, благословенные. Это случилось на его восьмом месяце, когда он находился в чреве матери. Она сидела на табурете между двумя ведрами, одно с чистой водой, с прозрачной пленкой наверху, представляющей собой остатки мыльной пены, другое с водой мутной, в которой мокнут одежды. На груде нестиранной одежды лежал пакет с моющим средством «Омо». Она не видела, а ее чи не предупредила ее о том, что ядовитая змея, обнюхавшая влажную землю вокруг матери, ощутив росистый запах листьев и кустарников вокруг этого места, заползла под груду одежды и начала там задыхаться. Но я стоял, выйдя из моего хозяина и его матери, как я часто делаю, пока мой хозяин не обретет свое тело в его полноте. Я видел ее – черную змею, забравшуюся в штанину брюк, и когда мать потянулась к брюкам, змея укусила ее.

Это нападение произвело мгновенное действие. По ошеломленному выражению ее лица я понял, что укус был ужасающим. В точке укуса появилась капля темной крови. Она вскрикнула так громко, что мир вокруг нее бросился ей на помощь. Как только змея укусила ее, я понял, что яд может распространиться и убить моего хозяина в его приюте, во чреве матери. И потому я вмешался. Я видел, как яд движется к моему хозяину, который представлял собой всего лишь спящий плод во вместилище чрева. Яд был насыщенный, горячий и мощный, мгновенный и губительный, и стремительный в своем движении по кровяному руслу. Я попросил ее чи вынудить ее кричать во всю мочь, чтобы немедленно пришли соседи. Какой-то человек быстро обвязал тряпкой ее руку чуть выше локтя, что предотвращает распространение яда по телу и вызывает опухание руки. Другие соседи атаковали змею, закидали камнями, превратили ее в желе, человеческие уши были глухи к ее мольбам о милосердии.

Вы все знаете, что мой долг – знать, разгадывать тайны вокруг существования моего хозяина. И воистину, даже коза и курица могут подтвердить, что я видел и слышал много чего. Но сюда я пришел главным образом потому, что мой хозяин попал в серьезную беду, такую беду, которая может заставить плакать кровавыми слезами».

– Ты хорошо говоришь! – сказали они.

«Ваши сородичи говорят, что даже человек, стоящий на самой высокой горе, не может увидеть весь мир».

– Эзи окву[97], – согласно забормотали они.

«Ваши сородичи говорят, что, если человек хочет почесать себе руку или почти любую другую часть тела, помощь ему для этого не требуется. Но если ему нужно почесать спину, то он должен просить помощи у других».

– Ты хорошо говоришь!

«Поэтому я и пришел: в поисках ответа, в поисках вашей помощи. Обитатели земли живых мертвецов, я опасаюсь, что сильная гроза потребовала закрытия единственной дороги в утопическую деревню Окосиси, и эта просьба была удовлетворена».

– Туфия! – хором произнесли они. На что один из них, сам Эзе Оменкара, великий охотник, который при жизни посещал такие далекие места, как Одунджи, и приносил домой много дичи, сказал:

– Нди ибем, приветствую тебя. Мы не можем, махая руками, отогнать змею, грозящую ужалить нас, как мы отгоняем комаров. Они не одно и то же.

– Ты хорошо говоришь! – воскликнули они.

– Нди ибем, квену[98], – сказал Эзе Оменкара.

– Ийаах! – воскликнули они.

– Кве зуеену[99].

– Ийаах!

– Дух-хранитель, ты говорил, как один из нас. Ты говорил, как тот, чей язык созрел, и твои слова воистину стоят на ногах, они стоят – даже сейчас – среди нас. Но мы не должны забывать, что если кто моется, начиная с колен, то, когда он дойдет до головы, вода может закончиться.

– Ты хорошо говоришь! – прокричали они.

– Поэтому расскажи нам о той грозе, в которую попал наш сын Чинонсо.