Оркестр меньшинств

Агбатта-Алумалу, я рассказал им все, как видел эти события своими глазами, как слышали мои уши и как я теперь говорю тебе. Я рассказал им про Ндали, про его встречу на мосту и его любовь к ней. Я рассказал им о его жертвах, о продаже дома. Рассказал про Джамике, о том, как он надул моего хозяина и как мой хозяин, думая, что белая женщина спасла его, теперь лежал без сознания, убив, вероятно, другого человека.

– Ты хорошо говоришь! – хором произнесли они.

Потом среди них наступило молчание, молчание того рода, какой невозможен на земле. Даже ичие Олиса, разгневанный тем, что его сын продал землю, смотрел в очаг пустыми глазами, безмолвный, как мертвая собака. Приблизительно пятеро из них поднялись и отошли в угол посовещаться. Когда они вернулись, ичие-нне Ада Оменкара, бабушка моего хозяина, сказала:

– Ты знаешь что-нибудь о законах народа этой новой страны?

«Не знаю, великая мать».

– А раньше он убивал людей? – спросил ичие Эзе Оменкара, прапрадед моего хозяина.

«Нет, не убивал, ичие».

– Дух, – сказал теперь Эзе Оменкара, – может быть, человек, которого он ударил табуреткой, выживет. Мы приказываем тебе вернуться и блюсти его. Не ходи в Беигве с отчетом для Чукву, пока не будешь точно знать, что он убил того человека. Мы надеемся, что, если тот всего лишь получил удар табуреткой, он не умрет. Пусть твои глаза уподобятся глазам рыбы, и возвращайся сюда, когда у тебя будут новости для нас. – Потом, обращаясь к остальным, он сказал: – Нди ибем, я выразил ваши мысли?

– Гбам! – хором откликнулись они.

– Чи, который засыпает или оставляет своего хозяина и отправляется в путешествие – кроме случаев необходимых, как этот, – есть эфулефу, слабый чи, чей хозяин уже привязан, как овца, к убойному столбу, – продолжил он.

– Ты хорошо говоришь.

«Я слышу вас, обитатели Аландиичие. И теперь возвращаюсь».

– Да, возвращайся, мы разрешаем, – воскликнули они. – Возвращайся тем путем, которым пришел.

«Исеех!»

– И пусть не гаснет свет на твоем пути назад.

«Исеех!»

Я развернулся, чтобы покинуть их – тех, кто более не подвержен смерти, и мне хотя бы стало легче оттого, что я нашел отдохновение от моей паники. И я шел, не оборачиваясь, размышляя: что это был за прекрасный голос, который снова зазвучал в песне, сопровождавшей меня?

Чукву, так завершилось мое путешествие. Я долго летел над пламенной ночью, миновал белые горы в самых дальних царствах Бенмуо, на которых стояли чернокрылые духи, разговаривая загробными голосами. Приближаясь к величественным границам земли, я увидел Эквенсу, божество-проказника, он стоял в своем безошибочно узнаваемом многоцветном одеянии, его голова покоилась на длинной шее, которая вытягивалась, как щупальце. Он стоял на краю лунного диска, смотрел на землю дикими глазами и смеялся про себя, может быть, изобретая какое-то новое злостное озорство. Я видел его на этом самом месте уже дважды, в последний раз семьдесят четыре года назад. Я, как и в прошлые разы, облетел его стороной и продолжил движение к земле. А потом с алхимической точностью, с какой любой чи находит своего хозяина, где бы во вселенной он ни находился, я прибыл туда, где лежал мой хозяин, и соединился с ним. По часам на стене я сразу же увидел, что отсутствовал почти три часа по меркам времени Белого Человека. Его оживили, Эгбуну. Его лицо исполосовали швы, а изо рта на месте сломанного зуба торчал большой окровавленный кусок ваты. В помещении больше никого не было, но у его кровати стояла какая-то штуковина с экраном, как у компьютера, словно чтобы ему не было скучно, а к его руке был присоединен маленький мешочек с кровью, который висел на стержне. Мой хозяин лежал с закрытыми глазами и видел нечеткий образ Ндали – она стояла и смотрела на него, словно привязанная к его мыслям неразрывной струной.

Третья Третье заклинание

Гаганаогву, да не напрягутся твои уши —

Стоя здесь, я слышу пение, радость, нежные мелодии флейты. Я много раз бывал в месте твоего обитания. Я знаю, что духи-хранители и их хозяева приходят к тебе сюда для окончательного одобрения тобой их нового рождения, для их реинкарнации в свежее тело, а потом живут на земле, как заново рожденные…

Отцы говорят, что человек, промочив ноги, не становится босиком на горящие угли…

Сердце человеческое слишком мало́, а потому человек не танцует близ ямы с ядовитыми змеями…

Бескрылая птица сказала, что я должен плюнуть в дырявый калебас, но я на это отвечаю, что мою слюну не следует тратить впустую…

Голова, сунувшаяся в осиное гнездо, получает осиное жало.

Одноглазая змея стыда нашла прибежище близ моих дверей. «Позволь?» – спрашивает она. «Нет, – говорю я. – Я не хочу видеть твои ужасы в моем приюте…»

Разрушение говорит мне: «Могу я поселиться под твоей крышей и поставить там мой шатер?» Я отвечаю: «Нет, уходи и скажи тем, кто тебя послал, что меня нет дома. Скажи им, что не видело меня…»

Эгбе беру, уго эбеквару, онье си ибе йа эбела нку кваайа[100].