Оркестр меньшинств

Окааоме, он в ту ночь почти не спал. Он сидел в своей однокомнатной квартире, где жужжал и вращался настольный вентилятор, а мой хозяин в свете лампы, свисавшей с потолка на длинных проводах, связанных вместе клейкой лентой, пытался реанимировать свой телефон. Телефон не включался с того дня, как он впервые вытащил его из сумки – в ней лежала его одежда и обувь, то, что было на нем в тот день, когда его увезли в больницу, извещение о зачислении и чеки и все, что он брал с собой в тюрьму. Он соединил все части телефона, но тот не работал. Полицейский поднял его с залитого кровью пола в доме немецкой женщины в Гирне, и с тех пор телефон не работал.

На следующий день он поехал на мотоцикле к особняку под покровом темноты. Урчащий поблизости генератор давал свет, горевший внутри компаунда. А вокруг стояла тьма, почти полная, если не считать света фар от машин, выхватывавшего улицу из мрака, когда те ехали своим путем в густой черноте ночи. Он остановил мотоцикл, слез с него, потом подошел к воротам и, ощутив внезапный прилив смелости, которая словно выпрыгнула на него из своего укрытия, постучал в ворота. Как только раздалось дребезжание металла, у него возникло желание исчезнуть. Потому что теперь, когда он стоял на пороге того, что так долго искал, ему пришло в голову, что он не готов предстать перед предметом своих поисков. Он понял: несмотря на все случившееся с ним, ничто не изменилось за прошедшие годы. Он все еще оставался отобо. Он не получил высшего образования, его статус не изменился. Бушевавшая в нем ярость лишь укрепила это прозрение: его положение теперь хуже, чем было. Он стал гораздо беднее. Если прежде он владел домом, то теперь дома у него не было. Если раньше в его сердце не было ненависти, то теперь он носил в себе огромный мешок ненависти, в который вместилось немало людей. Если раньше он был привлекателен, то теперь его лицо было искалечено: из его лба врачам пришлось извлекать осколки бутылки, на подбородок наложили швы, и теперь он боялся брить это место, а во рту отсутствовали три зуба. Если в прошлом его боль и скорбь происходили только от сочувствия близким, когда им наносили физический ущерб, то теперь боль и скорбь рождались жаждой мести за то, что сделали с ним. А кроме того, он был сломлен и внутренне, растоптан без всякой надежды на восстановление, изгнан из своего тела.

Он стоял перед воротами, осознавая истинное свое состояние. И это потрясло его, потому что прежде он не понимал, насколько несчастен. Он сделал шаг назад, когда ворота открылись.

– Что для вас, сэр? – из ворот вышел человек в форме, какая как-то раз была на нем. Человек был гораздо моложе, ему, вероятно, не исполнилось и двадцати.

– Ммм, я ищу моего друга, мисс Ндали Обиалор. Это ее дом?

– Да, это дом вождя Обиалора. Но его дочери сейчас здесь нет.

Сердце его заколотилось сильнее.

– Да? А когда она вернется?

– Мадам Ндали? Она не живет здесь. Она живет в Лагосе. Вы ведь сказали, что вы ее друг?

– Да, но меня много лет не было в городе. С года два-ноль-ноль-семь.

– Я вас понял, сэр. Мадам Ндали живет в Лагосе с две тысячи восьмого.

Привратник начал отворачиваться от него:

– Всего доброго, ога[103].

– Подожди, братишка, – сказал мой хозяин.

– Ога, я не могу никого ждать. Не могу ответить на твой вопрос еще раз. Мадам Ндали здесь нет. Она в Лагосе. Точка. Всего доброго.

Ворота закрылись так же резко, как открылись, он услышал звук засова, входящего в скобу. Туда, где он стоял, вернулась темнота вместе со спорадическими шумами улицы. Он стоял, прижав руку к груди, ощущая свое сердце. Потому что он почувствовал облегчение оттого, что через четыре года наконец-то узнал что-то о Ндали, пусть и самую крохотную подробность. Он ехал в свою квартиру, размышляя, что бы случилось, если бы он увидел ее. Изменилась ли она так же, как он и все остальное в Умуахии? Некоторые районы города он просто не узнавал. Здесь и там новые рынки были убраны, вытеснены на окраины города. Телефонная революция, началу которой он был свидетелем, завершилась, и теперь город переживал ее последствия. Теперь мобильный телефон был у каждого. Повсюду виднелись мачты телекоммуникационных компаний с их сокращениями: МТН, «Гло» и «Эйртел». По обеим сторонам улиц стояли столики под желтыми или зелеными зонтами, за каждым таким столиком сидели мужчина или женщина. На столиках лежали сим-карты, а оператор брал с людей деньги, давая позвонить со своего телефона. На улицах появились новые лампы с плоскими панелями за ними, люди часто называли их просто «солнечники». Новый взгляд на жизнь, казалось, распространился среди людей, как безвредный микроб, он слышал новые мрачные шутки, которые ужасающее превращали в обыденное, слышал жаргонные слова, непонятные ему.