Оркестр меньшинств

Ничто не волновало его так сильно, как эта мысль. Он сидел не в силах ничего делать, совершенно беспомощный. Этот вопрос терзал его своей обманчивой простотой. Потому что, казалось ему, ответ лежит на поверхности, на какой-то полке над самой его головой. Но каждый раз, пытаясь его достать, он понимал, что ответ где-то гораздо дальше – рукой до него не дотянуться. И вот это-то волновало его больше всего. В ту ночь он почти не спал, он боялся, что сойдет с ума от одолевавших его мыслей. Он чувствовал голод, потрясение и обескураженность, но ничего не делал – только лежал, абсолютно разбитый. Ему два раза звонили люди из сельскохозяйственного университета, а потом прислали сообщение, в котором говорилось, что они больше не будут покупать у него корма, потому что он теперь несерьезно относится к своему бизнесу.

Прочтя это сообщение, он сломался. Он закричал, и крик его разнесся в жарком воздухе дня:

– Почему я боюсь ее? Почему? После всего, что я сделал, после всего, что я сделал ради нее? Нет, она должна поговорить со мной.

Он ходил по комнате, мысленным взором возвращаясь к тому дню, когда она на глазах у людей отказалась от него, кричала, что не знает, кто он такой. «Сегодня, сегодня Ндали должна дать мне ответы», – говорил он себе.

Он говорил так твердо, что сам удивлялся своему бесстрашию. Он отправился в общую ванную в задней части квартиры, чтобы помыться. Перед дверью на невысокой скамеечке стирала одежду в ведре жена одного из соседей, йорубы[131], человека с женским голосом. Земля вокруг была покрыта мыльной пеной. Женщина была облачена во враппу, закрывавшую ее грудь и закрепленную узлом под волосатой подмышкой. Она поздоровалась с ним, он прошел мимо, и открытые части ее тела вызвали у него раздражение. Он вспомнил женщину, с которой совокуплялся несколько дней назад, вспомнил, как собственные чувства потрясли его. Когда он закрыл деревянную, обитую цинком дверь ванной и разделся, ему вдруг пришло в голову, что чувство, которое он испытал к той женщине, и его равнодушие к женщинам вообще объясняются тем, что он все еще любит Ндали.

Он снова поехал к ее дому, припарковал машину в нескольких метрах от входа на той стороне, откуда должна была появиться она. Машину он поставил у забора под деревом, из кроны которого доносился птичий щебет. Из здания за забором слышались детские голоса. Он сидел в ожидании, устремив глаза на дорогу, и наконец, когда солнце уже клонилось к закату, увидел ее машину. Он сто раз все обдумал и принял решение. Он уже приметил, что машины здесь появлялись редко, так как улица дальше сворачивала и заканчивалась тупиком. Но если бы за ее машиной ехала еще одна и из-за этого он не смог бы заблокировать дорогу, то он бы просто вышел из машины и встал у ворот, прежде чем она успела бы посигналить привратнику, чтобы тот впустил ее.

Эгбуну, этот миг наступил, в соответствии с тем планом, что он проигрывал в своем воображении. Увидев ее машину, он завел собственную и резко тронулся с места, а потом перегородил ей дорогу. Машины чуть не столкнулись, и раздавшийся после этого почти удара крик напугал даже его смятенный разум. Он вышел не сразу, дал успокоиться своему сердцу. Выйдя, он увидел ее, но не мальчика, который сидел сзади. Он подошел поближе и увидел обоих, она повернулась к мальчику, что-то говорила ему. Мой хозяин встал между капотами двух машин и замер в неподвижности. Он так долго, много месяцев после своего возвращения, ждал этого момента. Он почувствовал, что его трясет, что его сердце разрывается на части.

Человек в машине, остановившейся за ним, три раза сердито нажал на гудок и проехал мимо. А мой хозяин продолжал стоять. Потом Ндали вышла из машины. Она смотрела на него, он смотрел на нее. Он, казалось, видел в этом лице жизнь – ту жизнь, которую знал когда-то. Но он с трудом узнавал ее лицо. В нем появилось что-то новое, но в то же время оно оставалось и знакомым.

– Ты? – сказала она, словно сомневаясь в его существовании.

Он кивнул.

– Мамочка, – произнес он.

Она отступила к своей машине, наклонилась, сказала что-то мальчику. Потом она закрыла дверь и встала перед машиной.

– Опять ты? Что тебе надо?

Эгбуну, он покачал головой, потому что ему стало страшно.

– Мамочка, я прошу прощения за все. Я прошу прощения. Ты прочла мое письмо? Ты прочла…

– Постой! – воскликнула она. – Постой! – Она отступила, поднесла руку к лицу, показала на него наманикюренным ногтем: – Почему ты преследуешь меня? Почему ты приходишь в мою аптеку, в мой дом? Что все это значит?

– Мамочка…

– Нет-нет, прекрати! Прекрати! Не называй меня так, пожалуйста, я тебя прошу.

Он хотел было снова заговорить, но она повернулась к машине и к мальчику.

Потом снова посмотрела на него и, закрыв глаза, сказала:

– Позволь мне сообщить тебе, я больше не хочу тебя видеть никогда. Что происходит? Почему ты преследуешь…

– Ндали, послушай, – сказал он и шагнул к ней.

– Стой! Остановись!

Она с таким исступлением отступала от него, что он испугался.