Оркестр меньшинств

– Не приближайся ко мне. Послушай меня, именем Бога заклинаю, оставь меня. Я замужем, тебе ясно? Найди себе другую женщину и оставь меня в покое. Если ты еще раз придешь к моему дому, я сдам тебя в полицию.

Она повернулась к машине, а он пошел следом и был уже в нескольких дюймах от нее, когда она снова повернулась к нему.

– Твой сын, – сказал он, тяжело дыша от охвативших его чувств. – Он носит мое имя.

В тот памятный момент жизни, когда мой хозяин и женщина, которую он любил, стояли в нескольких дюймах друг от друга, к этому месту, где словно сошлись в поцелуе две машины, приближался фургон. Это был инстинктивный момент, короткий, как мгновение, когда жертва видит своего убийцу перед роковым ударом, но и не лишенный изящества, не поддающегося описанию человеческим языком. Одним непрошеным шагом он приблизился к ней, и его ноги попали в петлю, из которой он не мог освободиться. Он видел, что она хочет заговорить, но тут она резко развернулась и села в машину.

Человек в фургоне остановился, чтобы разразиться проклятиями. Мой хозяин вернулся в машину и осторожно сдал назад. Ее машина проехала к воротам ее дома. Он проводил ее взглядом, а озлобленные пассажиры и водитель фургона, проезжая мимо, еще раз обругали его.

Эбубедике, я не должен слишком долго задерживаться на том, что он сделал после, потому что видеть это слишком тяжело. Потому что мой хозяин был раздавлен этой встречей. Он нес в себе те несколько слов, что сказала ему Ндали, переваривал их своим слабым желудком, взвешивал каждое в отдельности. Но он, словно козел, превратил их в настоящую жвачку. И каждый вечер, когда его жизнь, которая к тому времени приобрела неугомонность маятника, замирала, он отрыгивал жвачку и снова принимался перемалывать ее, обильно смачивая слюной. Но от одного он никак не мог отделаться, не мог пережевать, не мог перекусить. Потому что оно было твердым и неудобоваримым по своему составу. Он видел это нечто в ее глазах, и хотя понимал, что его разум в таких ситуациях склонен к преувеличениям, он не сомневался, что видел в ее глазах презрение.

Трудно описать, во что его превратило это чувство. Он целыми днями лежал в доме в окружении призрачных, бестелесных голосов, звучавших во время той встречи. Он мало ел, говорил сам с собой. Он смеялся. Он кричал. Он устало выходил из дома по вечерам и возвращался бегом в свою комнату, пил дождевую воду, стекавшую с его лица.

Эгбуну, я опасался, что он впадет в безумие. Потому что, помимо всего прочего, его преследовали странные, повторяющиеся сны, во многих из которых фигурировали птицы – курицы, утки, соколы и даже ястребы. Эти сны были порождением его воспаленного разума. Он превратился в подобие изгоя, отвергнутого землей и небесами. Живой акалиоголи. Я опасался, потому что мне стало ясно: объект самой сильной любви, поселившийся в сердце человека, часто находится далеко и недостижим для влюбленного. Объект, о котором на смертном одре страждет его душа, величественное узилище его сердца. Единственный способ спасти его – познакомить с новой любовью, не менее сильной, чем та, которая ему недоступна. Но поскольку такой женщины поблизости не было, я боялся за него.

Его падение в это состояние продолжалось много дней, Эгбуну, и как-то вечером, когда он бормотал сам себе, что она его ненавидит, он даже не сразу понял, что вернулся его друг.

У него чуть сердце не остановилось, когда он услышал громкий стук в дверь, а затем голос: «Брат Чинонсо, сын Бога живого!»

Он бросился к двери.

25. Младший бог