Оркестр меньшинств

Она на мгновение задержала на нем взгляд, словно не веря ему, потом вышла из комнаты. Когда она ушла, он чуть не расплакался. Он, не отдавая себе отчета в том, что делает, сел в небольшое вращающееся кресло с изменяющимся углом наклона и быстро повернулся к окну. Отсюда он видел празднество, словно с высоты птичьего полета. Осуофия танцевал, время от времени прерывая Оливера Де Кока. Чукву, вот так иногда происходит с людьми: человек начинает бояться быть опозоренным публично или чего-то в таком роде, и его страх становится причиной его гибели. Потому что состояние тревоги – состояние семяносное. При каждом случае страха происходит опыление, при каждом действии зарождается семя. Когда используется слово, которое может вызвать нездоровую реакцию, и к тому же в присутствии других людей, человек может потерять самообладание, его руки могут задрожать. И потому он на каждом своем шагу, движимый растревоженным состоянием своего мозга, совершает поступки, которые только усугубляют ситуацию, вместо того чтобы исправлять ее. Он наказывает сам себя, он словно участвует в бесконечном действе непреднамеренного самобичевания. Я видел это много раз.

И теперь, пребывая в тисках волнения, он настолько глубоко погрузился в свои мысли, что шаги Ндали напугали его. Он взял чашку и выпил ее до дна.

– О'кей, обим, теперь идем. Скоро они нас позовут.

– Ндали, Ндали! – позвала ее мать, и из гостиной донеслись звуки шагов.

Сердце у него упало. Я почувствовал необходимость сделать что-то и осенил его мыслью не бояться. «Делай все, что в твоих силах, чтобы не дать этим людям сломить тебя». В ответ на это он твердо встал на ноги, и голос в его голове сказал: «Я не буду бояться».

Пока я общался с моим хозяином, Ндали говорила матери:

– Мама, мамочка! Я уже иду.

На это женщина ответила ей:

– Нгва, нгва, быстро. – Ее голос был едва слышен за голосом Осуофии, раздававшимся из всех громкоговорителей в доме.

– Идем, – сказала Ндали и взяла его за руку. – Теперь наша очередь посидеть за Высоким Столом.

Он хотел ответить, но смог выдавить из себя только приглушенное «ооо». Он вдруг, словно влекомый какой-то неведомой силой, оказался в гостиной лицом к лицу с вождем Обиалором, облаченным в великолепные регалии – длинную свободную исиагу красного цвета, – и со слоновьим бивнем в руке. В его красную шапочку были вставлены два пера коршуна с двух сторон, на манер, принятый у старых отцов. Потому что они считали, что птица – символ жизни, а человек, добившийся успехов в этом мире, приобрел перья, а в переносном смысле – стал птицей. Жена, которая шла рядом с ним, имела такие же рисунки на теле и бусы на шее, как у великих матерей. В руке она держала веер, а браслетов на ее запястье было не счесть.

Когда Ндали и мой хозяин подошли к ее родителям, он поклонился им обоим, а Ндали опустилась на колени. Ее родители улыбнулись в ответ, ее отец поднял бивень, а мать помахала веером. Чукву, после всего, что случилось потом, мой хозяин будет всегда помнить, как ее родители, казалось, не проявили никаких признаков неудовольствия, увидев его в этот момент.

Мой хозяин в состоянии внутреннего смятения двинулся вместе с процессией, медленно зашагавшей к входной двери особняка, словно его тащили на невидимых канатах. Он шел рядом с человеком из Германии, страны белых людей, и его белой женой, одетой, как дочери великих матерей. Рядом с ними шел дядя Ндали, знаменитый доктор, который пришивал оторванные конечности во время гражданской войны, он размахивал своим посохом, на навершии которого красовалась фигурка слона. Снаружи Осуофия закричал в микрофон, а его голос усилили громкоговорители:

– И вот они идут, они идут – виновник торжества и его семья!

Мой хозяин шел за ними, не чувствуя ног, нес свое тело так, словно это был мешок с гноем, а жизнь в нем поддерживала только рука Ндали, сжимавшая его руку, и наконец они под громкие крики и аплодисменты толпы вышли на площадку. Он чуть подтанцовывал вместе со всеми, хотя Чука с презрительным выражением на лице неотступно шел в одном-двух дюймах от него. Вдруг его страх загорелся ярким пламенем, и он не захотел идти дальше. Поэтому он отпустил руку Ндали, когда все начали рассаживаться в первом ряду под навесом, где за Высоким Столом сидели важные персоны, и прошептал в ухо Ндали:

– Нет, я не могу, не могу, нет.

Она шла дальше, никак не реагируя на его слова, но, когда Осуофия начал выкликать ее имя, она оставила его и села в самом первом ряду с членами своей семьи и высокопоставленными гостями.