Орландо

Итак, взяв фонарь и убедившись, что кости в порядке, ибо, будучи романтиком, Орландо отличался необычайной методичностью и терпеть не мог малейшего беспорядка вроде клубка ниток на полу – что уж говорить о черепе предка! – возобновлял пытливое, угрюмое хождение по галереям, поиск знакомых черт на портретах, время от времени разражаясь горькими рыданиями при виде заснеженного пейзажа кисти неизвестного голландского живописца. Тогда ему казалось, что жизнь не стоит того, чтобы жить. Позабыв про кости предков и про то, что жизнь зиждется на могиле, он стоял, сотрясаемый рыданиями, по прихоти женщины в русских шароварах, с раскосыми глазами, надутыми губками и жемчугами на шее. Ушла. Бросила. Увидеться им больше не суждено! И Орландо разражался рыданиями. Так он и брел в свои покои, а миссис Гримсдитч, видя свет в окне, опускала кружку и возносила хвалу Господу, что его светлость добрался благополучно, ибо очень боялась, что его предательски убьют из-за угла.

Орландо придвигал к столу кресло, открывал сочинения сэра Томаса Брауна и продолжал вникать в пространные и удивительно запутанные рассуждения доктора.

Хотя распространяться на подобные темы биографу не особо выгодно, тому, кто сыграет роль читателя, должно быть вполне очевидно, что из разбросанных там и сям скудных намеков складывается облик живого человека, ведь в нашем шепоте ему слышится живой голос, читатель видит, даже если мы не говорим ни слова, как выглядит герой, без лишних указаний извне знает, о чем тот думает – а ведь именно для таких читателей мы и пишем – такому читателю ясно, что в характере Орландо причудливым образом сочетались разные черты: меланхоличность, праздность, страстность, любовь к уединению, не говоря уже про те самые выверты и особенности душевного склада, о которых мы упоминали на первой странице, где герой рьяно рубит клинком мертвую голову, рассекает веревку, великодушно подвешивает череп вне пределов своей досягаемости и усаживается у окна с книгой. Любовь к чтению проснулась в нем рано. В детстве Орландо частенько заставали в полночь, листающим страницу за страницей. Свечу забрали, и мальчик принялся разводить светляков. Светляков тоже забрали, и он едва не спалил дом, поджигая сухой трут. Пусть романист разглаживает мятый шелк и устраняет все неровности, а мы скажем прямо: он был дворянином, одержимым страстью к литературе. Многим современникам Орландо, тем более людям его положения, посчастливилось избежать сей заразы, благодаря чему они могли свободно бегать, ездить верхом или заниматься любовью в свое удовольствие. Иные же в самом начале жизни подверглись воздействию микроба, который, как говорят, завелся в пыльце асфоделей и разносится греческими и итальянскими ветрами; природа его столь опасна, что он заставляет дрожать занесенную для удара руку, туманит взор, ищущий добычу, и вынуждает тело дрожать, произнося слова любви. Пагубность заболевания в том, что реальность замещается иллюзией, и Орландо, доселе обласканному всевозможными дарами фортуны – счастливому обладателю столового серебра, изысканного белья, особняков, бесчисленных слуг, ковров, кроватей, – стоило лишь открыть книгу, как все превращалось в дым. Исчезал каменный особняк площадью в девять акров, сто пятьдесят человек прислуги пропадали без следа, восемьдесят скакунов становились невидимыми, а уж сколько сгинуло, испарившись как дымка над морем, ковров, диванов, нарядов, фарфора, столового серебра, сервировочных блюд, жаровен и прочего имущества из чеканного золота, и перечислять не стоит. В результате Орландо сидел за книгой один-одинешенек, голый и босый.

Теперь, в одиночестве, недуг сразил его в два счета. Орландо читал ночами часов по шесть кряду, а когда слуги заходили справиться о забое скота или уборке пшеницы, отодвигал фолиант с таким видом, словно не понимает, что ему говорят. Уже это было скверно и терзало сердце сокольничего Холла, камердинера Джайлза, экономки миссис Гримсдитч, капеллана мистера Даппера. Столь славному джентльмену, говорили они, книги ни к чему! Пусть отдаст их недужным или умирающим. Но худшее ждало впереди, ибо едва болезнь овладевает организмом, он становится легкой добычей для другой напасти, что обитает в чернильнице и кормится писчими перьями: несчастный принимается сочинять. И хотя это вредно даже для бедняка, чье единственное имущество – стол да стул под дырявой крышей, и терять ему почти нечего, участь богача, у которого есть дома и скот, всякие прислужницы и льняное белье, и все же он пишет книги, – особенно плачевна. Все перечисленное утрачивает для него всякий вкус: он испытывает такие муки, словно его жгут каленым железом или глодают крысы. И готов отдать последний пенни (такова пагубность недуга) лишь бы издать тоненькую книжечку и прославиться, однако и за все золото Перу не обрести ему сокровища – отточенной строки. И несчастный чахнет, хиреет, вышибает себе мозги, отвернувшись лицом к стене. Не имеет значения, в каком виде его найдут. Он прошел через ворота смерти и познал геенну огненную.