Орленев

гвоздь вечера шла, например, «Женитьба Малашкина» Рассо¬

хина — картины дачной жизни в трех действиях, а на закуску

ставили водевиль «Бабушкины грешки». В рекламе соблюдалась

дистанция: большие буквы для многоактной «Погони за призра¬

ками» немецкого автора Фульда, буквы поменьше для шутки не¬

известного автора «Крейцеровой сонаты» — пародии на появив¬

шуюся несколько лет назад повесть Толстого. Для Орленева, уже

в первые дни сезона ставшего популярным в Москве актером, на-

шлось дело и в основном репертуаре и в развлекательном дивер¬

тисменте. Как человек дисциплинированный, он не отказывался

от ролей, какими бы бессмысленными они ему ни казались, по

играл их по своему умению и разумению. Здесь от него можно

было ждать подвохов, Корш это знал и почему-то относился к его

фантазиям снисходительно.

В «Женитьбе Малашкина» Орленев играл пемца-аптекаря

Штрайка и, несмотря па его баварское или саксонское происхож¬

дение, окал как природный костромич, видимо, полагая, что

только явная несуразность вывезет эту несуразную роль. Прием

был грубый, по эффект неожиданный; публика смеялась, все

были довольны, кроме автора и рецензентов. Конечно, такие воль¬

ности проходили не всегда, ладо было считаться с маркой театра.

Но, где можно было, Орленев озорничал, чтобы хоть так внести

живую человеческую ноту в эти пьесы, порожденные безвре¬

меньем. Его угнетала не столько очевидная вздорность их сюже¬

тов, сколько пристегнутый к ним моральный хвостик: четыре

акта изысканно светские люди в подмосковном имении пьют чай

с малиновым вареньем и играют в крокет, а кончается действие

драмы монологом о том, что не следует бросать соблазненных

девушек и подписывать фальшивые векселя. Было что-то постыд¬

ное в этих прописях, скрывавших пустоту и праздность реперту¬

арной драматургии конца восьмидесятых — начала девяностых го¬

дов. Из двух ярусов коршевской афиши Орленев выбрал второй —

водевильный. Здесь можно было смеяться не лицемеря.

В следующем сезоне Корш для начинавшей тогда карьеру

актрисы Яворской поставил костюмную пьесу «Графиня де Шал-

лан». Классический «треугольник» показался автору этой крова¬

вой драмы слишком привычным, и он обновил традицию: у гра¬

фини Бианки де Шаллап было три соперничающих любовника.

Натура в такой же мерс страстная, как и коварная, она вела

с ними отчаянную игру на границе жизни и смерти. Сперва по

какому-то минутному влечению графиня подбивает второго лю¬

бовника убить первого, потом, опомнившись, берет клятву у пер¬

вого, что он убьет второго. Но любовники (из самых знатных

фамилий Италии первой трети XVI века) тоже не дремлют и дер¬

жат друг друга в курсе этой зловещей игры, более того, в избран¬

ном дамском обществе не без хвастовства и цинизма излагают все

перипетии их смертоносного романа. Как раз в этот момент по¬

является юный мститель — испанский гидальго доп Педро ди

Кардона, без проволочек вступается за поруганную честь гра¬

фини, убивает одного из ее любовников, еще не остыв от пыла

драки, весь в крови, приходит к ней и после бурного объяснения

становится се третьим любовником. Это кульминация драмы, и

актрисе есть чем позабавить зрителя. Но от возмездия все-таки

деваться некуда; за доном Педро охотится полиция, он ее обма¬

нывает и ловко удирает со сцены. Раскаявшаяся графиня посту¬

пает иначе — она идет навстречу смерти и кончает жизнь на

эшафоте. Палач в красном балахоне обезглавливает бедную греш¬

ницу на глазах у публики.

Даже ко всему привычная критика девяностых годов писала

об этой душераздирающей драме в издевательском тоне — как

можно без смеха принимать эту пародию? И, должно быть, по¬

тому больше всего похвал досталось Орленеву: он играл дона

Педро как будто всерьез, а на самом деле понарошку. «Москов¬

ские ведомости» разгадали этот прием: «К счастию, в исполнении

коршевской труппы эта др-р-ра-м-м-ма превратилась в водевиль,

иначе даже снисходительная коршевская публика едва ли бы вы¬

держала бесконечные пять актов»,—писала газета, особо отме¬

тив, что «водевильному колориту» этой драмы ужасов «главным

образом содействовал» Орленев, другие артисты его поддержали,

как могли6. Юмор и здравый смысл и на этот раз выручили

Орлеиева. Но водевиль был для него не только убежищем в кри¬

тических ситуациях. Он стал его призванием, его актерской спе¬

циальностью, тем особым миром, выдуманным, но отнюдь не от¬

решенным от реальности, где ничто не стесняло свободы его фан¬

тазии.

Сезон 1893/94 года был беден событиями. Той в репертуаре