Орленев

авантажности, «фактуры», внушительности, сама судьба отвела

ему место где-то в конце афиши. И все-таки Орленев заинтересо¬

вал Корша — что-то в нем было особое, выбивающееся из ряда.

Природа по-своему хорошо позаботилась о молодом актере: все

в нем было соразмерно, даже контраст между спокойными, как

бы обдуманными движениями и стремительной, чуть нервной,

чуть взволнованной речью, даже непонятная уживчивость хруп¬

кости и мужественности, мальчишеской угловатости и артистиче¬

ского изящества. По виду он был очень молод, гораздо моложе

своих двадцати четырех лет. Корш, расспросив Орленева об его

актерских скитаниях, поразился стойкости этой молодости.

В самом деле, было чему удивляться: ведь позади у него —

долгое кочевье, нищенский быт, пока еще редкие, но уже долгие

пьяные загулы, рабская зависимость от антрепренера, интриги

в труппе и хамство ее первых актеров, бесконечно повторяющиеся

сюжеты ролей — двадцать-тридцать в сезон, в общем, тот ритм

существования, который довел многих его старших товарищей до

туберкулеза, психиатрической больницы, самоубийства. Полтора

года спустя, незадолго до начала первого сезона Орленева в Пе¬

тербурге, где-то в провинции тяжело заболел и доител до нище¬

ты М. Т. Иванов-Козельский. Газеты сообщили, что Русское теат¬

ральное общество предложило ему «воспользоваться вакансией

в богадельне общества» и что он с благодарностью принял это

предложение, написав в ответ: «Умереть покойно, не мучаясь

беспрестанно мыслью об ужасном завтра, для меня такое счастье,

на которое я уже не рассчитывал» 3. Орленев считал себя учени¬

ком Иванова-Козельского, поклонялся его искусству и тяжело пе¬

режил трагедию актера, которому было тогда всего сорок пять

лет. Такие трагедии происходили нередко, он не был их безучаст¬

ным свидетелем и говорил, что знает «вкус бедности и беды».

Раны не сразу заживали, где-то в глубине накапливались горечь

и раздражение, но пока это был подспудный, не обнаруживаю¬

щий себя процесс. В коршевские годы в игре Орленева преобла¬

дали светлые, незамутненные краски. Его прекрасная молодость,

необыкновенно устойчивая в чисто физическом плане, ничего не

утратила и в своем нравственном обаянии.

Московская публика в этом убедилась в день открытия сезона

в театре Корша. Любопытно, что уже в первом, так называемом

почиом отклике «Московские ведомости» предложили в пекото-

ром роде кощунственыую параллель. Небрежно, в одной фразе

отозвавшись о постановке комедии Островского «Трудовой хлеб»

(«разыграна была довольно вяло»), газета грубо противопоста¬

вила этой классике знакомый нам водевиль «Школьная пара»,

шедший в качестве дивертисмента в тот первый вечер сезона.

Так прямо и было написано: «Зато очень бойко и весело прошла

«Школьная пара», в ней кроме известного уже москвичам г. Яков¬

лева 2-го, исполнявшего роль старика генерала, выступали два

дебютанта — г-жа Домашева и г. Орленев»4. Второпях, бестол¬

ково изложив сюжет (впрочем, толково изложить его было трудно

из-за намеренной и совершенно нелепой путаницы и множества

несущественных подробностей), «Московские ведомости» с похва¬

лой писали о «превосходной непринужденной игре дебютантов,

полной истинного комизма». Сказав несколько сочувственных

слов о Домашевой — ученице Федотовой, газета отозвалась об

Орленеве как о многообещающем актере, с первого появления

завоевавшем расположение аудитории. А через пять дней моло¬

дой Н. Е. Эфрос, впоследствии известный критик, историк Худо¬

жественного театра, друг Станиславского, напечатал в «Новостях

дня» заметку о дебютантах в театре Корша. Имя Орленева было

здесь среди первых. «Актер совсем еще молодой, несомненно та¬

лантливый, с искренним комизмом, наблюдательный». Эфрос уп¬

рекнул Орленева только в том, что он «не прочь пошаржировать,

покарикатурить», и тут же объяснил, что это резкость вынужден¬

ная: «Правда, сама дебютная его роль в «Школьной паре» г. Ба-

бецкого построена на затасканных, старых как мир водевильных

«qui pro quo», слишком уж грубо карикатурна и аляповата»5.

Актер погрешил против чувства художественной меры, поставим

ему это в вину, но не забудем, что благодаря его участию в жал¬

ком анекдоте неожиданно и весело отразился «нервный век» и

«нервный характер». С того времени Эфрос уже не упускал из

виду Орленева и не раз писал о его ролях в эти коршевские

сезоны.

Афиша у Корша строилась в два яруса — открывала вечер

большая пьеса, чаще всего бытовая комедия, претендующая на

нравоописание, заканчивал программу скромный водевиль. Как