Орлята

А все же в ушах зарывшегося в сугроб лыжника и посейчас звучит приятный голос часового: «Ни пуха ни пера, дочка!» Нет, тогда она не обернулась. О, она-то знает, что, идя в бой, нельзя оборачиваться. Если, тронувшись в путь, не поддашься чувству сожаления, что расстаешься с теплой землянкой, с товарищами, не поддашься тревоге от ожидающей тебя неизвестности, день обязательно увенчается успехом. Уж это точно! Это говорили ей и те, кто обучал ее снайперскому искусству. Это узнала теперь она сама, на собственном опыте. Потому-то и часовому, пожелавшему ей счастливого пути, Ляля — это была она — только рукой помахала.

— Спасибо, Мироныч! — шепнула она, не оборачиваясь.

Время шло медленно. Затаив дыхание, наблюдала девушка за тропинкой, которая едва заметной змейкой вилась позади немецких укреплений. По мере того как светало, тропка обозначалась все более отчетливо — узкая, глубокая, утоптанная. Видимо, немцы часто ходят по ней. Нужно только терпеливо ждать…

Разгоряченное от быстрого бега тело Ляли стало постепенно остывать. Стужа, забираясь под ватник, доходила до сердца. Начали ныть плечи, локти. Хотелось встать, подвигаться, улечься поудобнее. А нельзя даже шевельнуться. Кто знает, может быть, на вражеской стороне так же вот укрылся под снегом снайпер?

Взошло солнце. Заснеженные кроны деревьев засверкали миллионами искр — словно жемчуг на белом шелку. Но Ляля, та самая Ляля, которая умела когда-то красивое и необычное видеть даже в самом обыденном, эта Ляля не должна была, не имела права восторгаться представшим перед ней волшебным зрелищем. Ее дело было — неотрывно наблюдать за вражеской тропой, которая, как нарочно, сегодня пустынна. Правда, перед самым восходом солнца на ней показался одинокий, весь скрючившийся от холода немецкий солдат. Но Ляля не стала из-за него раскрывать себя. Она знала, что на этой тропе можно подстеречь птицу покрупнее.

Миновал полдень…

…Вот уже на снег упали первые голубые тени. И вдобавок некстати поднялся ветер. Наблюдать стало труднее. Если раньше резал глаза яркий на солнце снег, то теперь ей мешали расплясавшиеся тени. Казалось, на ничейное поле ползет целый батальон вражеских солдат и это не тени качаются, а спины гитлеровцев сливаются со снегом.

У Ляли закоченели даже губы, челюсти выбивали дробь. Наконец озноб охватил ее всю. Не было сил преодолеть его. Начали предательски слипаться глаза. Это пугало больше всего. Ляля не раз слышала от бывалых людей, что замерзающего обычно клонит ко сну.

Неужели она закоченеет здесь, как старый воробей? В таких случаях советуют не стоять на одном месте. А разве может Ляля двигаться? Одно неосторожное движение может стоить ей жизни.

Погружающейся в теплую дрему девушке грезится Ленинград. Вот она видит Ленина, живого Ленина. Протянув руку вперед, он на что-то указывает ей, стоя на броневике у Финляндского вокзала. Ох!.. У самого вокзала разорвался немецкий снаряд, и от большого каменного дома осталась лишь стена. Бегущая по площади девушка с сумкой Красного Креста вдруг упала. Ранена?.. Убита?.. Нет, нет! Вот она уже опять бежит. Чу! Да эго же Мунира!.. «Мунира!»— кричит Ляля, и звук собственного голоса заставляет ее очнуться.

«Что это со мной?»— вздрагивает Ляля и в ту же секунду видит, что на тропинке что-то чернеет. Мгновенно тело Ляли напряглось, как стальная пружина. По тропинке шли трое. Впереди два офицера в коротких, с меховыми воротниками куртках, сзади солдат. У него длинная, гусиная шея. Первый офицер что-то показывал второму, тыча резной палкой в ее сторону. Похоже, этот сдавал участок, а другой принимал. «Вот и хорошо, я сейчас, чтобы не слишком утруждать их, распишусь под приемным актом». И Ляля медленно начала наводить винтовку на второго офицера, чтобы его телом загородить дорогу первому. А немцы тревожно озирались по сторонам. «Чуют, что судьба их предрешена. Пусть же проклинают тот час, когда они осмелились ступить сапогом оккупанта на свободную советскую землю…»

Голова немецкого офицера попала в оптический прицел. Ляля два раза спустила курок. Третий не успела. Солдата как ветром сдуло. Но карающая пуля все равно настигнет тебя, вражеский солдат!

— За Ленинград! — шепнула Ляля, кубарем скатившись вниз.

Взяв левее, она снова вскарабкалась вверх и, соблюдая все предосторожности, вновь принялась зарываться в снег. В ту же секунду по тому месту, которое она только что покинула, открыли огонь немецкие дзоты. Взбивая снежную пыль, засвистели на высоте пули. Вслед за ними завыли мины. Они ложились совсем недалеко. Ляля уткнулась лицом в винтовку. Она и забыла, что минуту назад дрожала от холода, — теперь спина ее взмокла от пота. Хотелось бежать от этого проклятого места, скатиться под гору. Но разве можно в такой критический момент терять выдержку? «Спокойствие, спокойствие, снайпер Халидова». Ах, если бы видели все это ее подруги и друзья, ее Хафиз!.. Думает ли он сейчас о своей маленькой Ляле? Чувствует ли, как ей достается?..