Орлята

Ляля и Мунира были распорядительницами вечера. Уж они-то рассадили всех как надо: Хаджар рядом с Наилем, около себя Ляля оставила место для Хафиза, рядом с Мунирой — для Галима. Между ними сидели любимые учителя: Петр Ильич Белозеров, Мухутдин-абы, Эндже-апа, директор школы Курбан-абы.

Курбан-абы тепло и, как показалось юношам и девушкам, немного грустно посмотрел на их счастливые лица и негромко начал свою речь. Он пожелал выпускникам радостного будущего и напомнил, что, где бы они ни учились, где бы ни работали, они всегда должны быть достойными сыновьями и дочерьми своей великой родины, пламенными борцами за идеи Ленина.

Глядя, на своих, сегодня таких неугомонно веселых питомцев, с которыми пришла ему пора расставаться, Петр Ильич думал начать свое выступление примерно так: «Мои родные орлята, скоро вы станете орлами… Вырастут у вас могучие крылья, и полетите вы во все края советского отечества…» Но Белозеров боялся слишком возвышенных слов, поэтому он выразил свои чувства иначе:

— Теперь вы идете сдавать главный экзамен — экзамен на славную жизнь, на готовность к борьбе за коммунизм. Знайте, дорогие мои, он будет гораздо тяжелее, чем школьные экзамены. На вашем пути встанут иногда трудности, которые могут вам показаться неодолимыми. Однако я уверен, что в конце концов вы их преодолеете и с честью сдадите свой главный экзамен, как его сдавали ваши старшие товарищи — большевики.

От учеников выступили Хафиз и Мунира.

Затем Курбан-абы стал вручать аттестаты и грамоты: Хафизу Гайнуллину, Наилю, Галиму, Мунире и другим.

После торжественного ужина Мунира села за рояль. Откуда-то из другой комнаты вылетела Ляля, успевшая сменить платье на балетную пачку. Она кружилась так легко, что Хафиз не мог не сказать Наилю, что он был тысячу раз прав, прозвав ее «дочерью ветра».

Потом хором пели любимые песни, танцевали. А перед тем как разойтись по домам, пошли в свой класс. Все здесь было знакомо, до вмятинки на классной доске, до небольшой трещинки в окне. Но сегодня они впервые вошли сюда взрослыми людьми. Они перебрасывались шутками, а в глазах была грусть: они навсегда прощались со своим классом.

Галим не раз слышал, что считанные дни проходят быстро. Но только в последнюю неделю он на собственном опыте узнал, что это действительно так. Перед расставанием с Казанью он решил обойти все памятные места. Он уезжал в военное морское училище. Впереди невиданные до сих пор города, порты, корабли, море… Душой Галим был уже там. Но разве он может забыть свой Кабан, где впервые он плавал на самодельных плотах, широкую могучую Волгу, где, может быть, возникла его мечта стать моряком! Разве позабудешь Адмиралтейскую слободу, куда он бегал удить рыбу, рощу Малихи, где можно было послушать кукушку, речонку Ишку, шорох молодого дубняка в Дубках, Маркиз, где он загорал на белом песке, Казанку, где бегал на лыжах, школу, своих любимых учителей, товарищей! Перед отъездом Галим решил попрощаться со всеми любимыми местами, но не успел выполнить и половины задуманного, как подошло воскресенье — последний день перед отъездом, день, когда у него должны были собраться все его лучшие друзья.

Ильяс Акбулатов пришел первым, ровно в шесть. В доме Урмановых он был своим человеком и, как только явился, принялся помогать Саджиде-апа. Разлив красное вино в графины и расставив их на столе, чуть отступил назад и, лукаво подмигивая Галнму, полюбовался своей работой, — все на месте!..

Опять прозвенел звонок.

Саджида-апа засеменила к двери.

Пришла Мунира с огромной охапкой цветов.

— Проходите, проходите в комнату, — приговаривала Саджида-апа.

Она забросала Муниру вопросами об отце, о здоровье матери. Та едва успевала отвечать.

Молодежь начала собираться.

Услышав голоса гостей, вышел из своей комнаты Рахим-абзы. В честь торжества он надел белую рубаху, подпоясался черным шелковым поясом, побрился до блеска на щеках, подправил усы.

Мунира знала из газет, что в день двадцатилетия Татарии его наградили орденом Трудового Красного Знамени.

— Поздравляю с наградой, Рахим-абзы, — сказала она.

— Спасибо, дочка. Спасибо и за то, что пришла.

Когда гости расселись, Ильяс разлил по бокалам искрящееся вино.

— Ну-ка, друзья, возьмите рюмки, — пригласил он. — Не пьете? Пустое! Это же голубиное молоко… приготовлено из сладкого меда. Так ведь, Саджида-апа?

— Так, так.

Рахим-абзы, держа рюмку, встал.

— Внимание, товарищи! Рахим-абзы просит слова, — повысил голос Ильяс.

Саджида-апа посмотрела на мужа:

— Ой, старик, да ты, никак, хочешь речь держать?

— Если будут слушать…

— Просим! Просим!

Рахим-абзы посмотрел на цветы, обвел глазами молодежь.

— Дорогие мои! — начал Рахим-абзы и, увидев, что Саджида-апа смахнула слезу кончиком платка, сказал — Не надо, мать. Мы должны быть счастливы, что дожили до такого дня…

Галим потупился.

— Галим! — обратился Рахим-абзы к сыну, — Ты вырос в Советской стране, ты — будущий защитник советского народа. Помни, что человек без родины — все равно что соловей без песни. Смотри служи честно. Будь смелым… Смелость — друг джигита.

Галим ответил негромко, но все его слышали: