Орлята Великой Отечественной…

Гитлеровцы готовились обороняться, и земля вокруг была изрыта траншеями. Громоздились доты, наспех замаскированные. Борька глядел на землю, раскинувшуюся перед ним, и каждую точку, будто картограф опытный, вносил в уголки своей памяти, чтоб, вернувшись, перенести все на настоящую карту, которую долго изучал, прежде чем плыть, и теперь она была перед глазами, будто сфотографированная.

Штурмовать Днепр Борькина часть начала утром, сразу же после артподготовки, во время которой удалось уничтожить несколько мощных дотов, обнаруженных разведкой. Остальные потери врага можно было увидеть только на поле боя, на той стороне Днепра, куда уже переправлялись первые подразделения.

Борька поплыл туда вместе с комбатом и был при командном пункте, выполняя приказы. Всякий раз приказ был один: переправиться через Днепр — доставить пакет.

Днепр кипел от разрывов снарядов, от фонтанчиков пуль. На Борькиных глазах вдребезги разнесло понтон с ранеными, люди тонули, и ничем нельзя им было помочь.

Несколько раз Борька бросался в самое пекло, искал на берегу лодку, чтобы скорее доставить пакет; он знал теперь, что значит доставить вовремя пакет, пронести его целым и невредимым сквозь этот шквал, сквозь это кипение, где земля сомкнулась с небом и водой. Борька искал лодку и, не найдя, раздевался, как утром, и снова плыл, чудом оставаясь в живых. Найдя же лодку, он, подогнав ее к берегу, помогал раненым сесть в нее и греб что было сил к своим…

К концу дня, когда бой стал удаляться и Днепр поутих, Борька, в восьмой раз переправившись через Днепр, шатаясь от усталости, пошел искать походную кухню. Увидев ее синий дымок, Борька присел, радуясь, что дошел, и, сидя, уснул.

Разведчики искали его на берегу Днепра, ходили вдоль течения, обошли плацдарм и уже считали погибшим, как вдруг батальонный повар нашел Борьку спящим под кустом. Его не стали будить, так, спящего, и перенесли в землянку. А Борька сладко спал, и снился ему родной город. И тополиная метель в июне. И солнечные зайчики, которых пускают девчонки во дворе. И мама. Во сне Борька улыбался. В землянку входили люди, громко говорили, а Борька ничего не слышал.

А потом у Борьки был день рождения. Командир батальона велел, чтоб повар даже пироги сделал. С тушенкой. Пироги получились на славу. И уплетал их Борька за обе щеки, хоть и стеснялся комбата, а пуще того — командира полка, который вдруг в самый разгар именин приехал на своем "виллисе".

Все пили за Борькино здоровье. Когда чокнулись, встал командир полка. Колыхнулось пламя коптилки. Притихли все. Командир полка, человек еще не старый, но седой, сказал Борьке так, будто знал, о чем Борька думает.

— Отца бы твоего сюда, Борька, — сказал он. — Да маму. Да деда твоего, кузнеца. Да всех твоих боевых друзей, живых и мертвых… Эх, хорошо бы было!

Командир полка вздохнул. Борька смотрел на огонь задумавшись.

— Ну, чего нет, того нет, — сказал командир полка. — Убитых не оживишь… Но за убитых мстить будем. И вот всем нам… — он оглядел бойцов, ездовых, повара, — и вот всем нам, взрослым людям, нужно учиться у этого мальчика, как надо мстить.

Он потянулся через стол к Борьке, чокнулся с ним кружкой, обнял Борьку, прижал к себе.

— Ну, Борька, слушай! Ты теперь у нас настоящий герой. Герой Советского Союза.

Все повскакивали с мест, даже комбат, все загалдели, выпили свой спирт, заобнимали Борьку.

А он все думал о том, что командир полка сказал. Об отце, о солдате с черным от копоти лицом, о маме и брате Толике, и о Надюшке, и об ее маме, и об Ивановне, о деде, о Сереже, обо всех людях, которых знал, которых любил…

Слезы поплыли у него из глаз. И все подумали, что плачет Борька от радости.

Через две недели, 13 ноября 1943 года, немецкий снайпер поймал в перекрестие оптического прицела русского солдата.

Пуля достигла цели, и на дно окопа упал маленького роста солдат. А рядом упала пилотка, обнажив русые волосы.

Боря Цариков…

Он умер сразу, не страдая, не мучаясь. Пуля попала в сердце.

Весть о Бориной смерти мигом облетела батальон, и из наших траншей неожиданно не только для немцев, но и для нашего командира, вдруг рванулась стена огня. Стреляли все огневые средства батальона. Яростно тряслись, поливая немцев, пулеметы и автоматы. Ухали минометы. Трещали карабины.

Видя ярость людей, комбат первым выскочил из окопа, и батальон пошел вперед мстить за маленького солдата, за Борю Царикова.

Владимир КАЗАНСКИЙ ВО ВРАЖЕСКОМ ТЫЛУ

На заводе имени Коминтерна помнят, как пришел в их коллектив не по годам серьезный парень со смуглым лицом. Сегодня шлифовщик Михаил Севастьянович Титов — известный в городе новатор, Герой Социалистического Труда.

И Титов, и его одногодки повзрослели быстро. Зрелость пришла к ним в юности. И зрелость эту не измеришь обычным житейским опытом — за ней не просто дни и годы, а дни и годы Великой Отечественной войны.