Орлята Великой Отечественной…

— Сдадим на первой пристани. Его отправят в детский дом, пока не объявятся родители.

— А если у него нет родителей?

— Что вы предлагаете?

— Среди моих спутников — актеры столичных театров, кинорежиссеры, писатели. Мы направляемся в Среднюю Азию. Я посоветовался с товарищами. Мы бы хотели взять мальчика с собой. Он будет обеспечен всем необходимым.

— У вас есть дети? — спросил капитан.

— Сын, — ответил актер. — Ровесник этого мальчика. Жена эвакуировалась с ним раньше, но я даже не знаю, где теперь они, не имею от них никаких вестей.

Помолчали.

— Да, война, война… — тяжело вздохнул капитан. — У меня старший сын на фронте. Тоже ни одного письма.

На следующий день Коля переселился в каюту Боголюбова. С любопытством и восторгом смотрел мальчик на ордена Ленина и "Знак Почета", прикрепленные к выходному пиджаку актера. Боголюбов показал фотокарточку маленького мальчика в наглаженных коротких штанишках и белой, с бантиком блузочке. На обратной стороне карточки было написано: "Юрик". "Маменькин сынок", — подумал Коля.

В Астрахани пересели на дизель-электроход "Красноводск", пересекли Каспий. Потом поездом добирались до Алма-Аты, где должны были продолжаться съемки фильма, в котором участвовал Боголюбов.

Гостиничная жизнь надоедала Коле. Целыми днями напролет бродил он гулкими, пустыми коридорами. Хотел устроиться на завод без ведома Николая Ивановича: не взяли — малолеток. В школе тоже не заладилось. В шестой — не приняли. Снова в пятый?

Выручил случай. В комнату Боголюбова зашел как-то высокий майор с орденом на гимнастерке, с аккуратными усиками на чисто выбритом лице. Он дружески обнялся с Боголюбовым и, слегка заикаясь, стал засыпать его вопросами, удивленно поглядывая на незнакомого мальчика, по-хозяйски расположившегося на диване.

— Ты знаешь стихи про дядю Степу? — хитро улыбаясь, спросил Колю Боголюбов.

— Читали в детдоме, — ответил мальчик, не понимая, при чем здесь стихи.

— Тогда знакомься, — он положил гостю руку на плечо. — Дядя Степа, он же — Сергей Владимирович Михалков.

Потом обернулся к приезжему и озабоченно попросил:

— Вот познакомились на пароходе, как мне теперь с ним быть? Посоветуй, Сергей. В школу — ни в какую, только на фронт! Каков, а?

— Ну-ка, парень, поведай нам свою одиссею, — присаживаясь рядом на диван, сказал Сергей Владимирович.

Войну Коля увидел близко 8 октября 1941 года. Утро выдалось сырое и хмурое. Проснулся он рано, в непривычной тишине. Вскочил с широкой лавки, отбросил пахнущий формовочной землей бушлат и выбежал в цех. Тихо остывала в углу вагранка, тускло краснели лампочки над пустыми квадратами окон, в проходе белела на черном полу оброненная кем-то в спешке почти новая брезентовая рукавица. Коля подумал: ночью была воздушная тревога, его не разбудили. Дверь в бомбоубежище оказалась открытой, в подвале было темно и тихо. Мальчик вышел во двор. У голтовочного барабана сиротливо высилась куча необработанных корпусов для гранат. Двор был безлюден. Коля понял: что-то случилось.

Три месяца 6-е Мариупольское ремесленное училище, как и весь город, жило на военном положении. Правда, настоящей войны вначале ребята не чувствовали. Режим в училище был прежним. Но в сентябре, когда фашисты вышли к Днепру, распорядок дня в училище впервые нарушился. На митинге выступил директор Александр Евдокимович. Он объявил, что получен фронтовой заказ — корпуса для гранат. Все закричали: "Ура!" И началась работа: ни дня, ни ночи. Ребятам ребристые цилиндрики даже по ночам снились. Усталость с ног валила. Коля хитрил: прятался в раздевалке, когда все выходили строиться, чтобы не идти через весь город в училище. Так у него два лишних часа сна набегало. Ему прощали. Он был в училище самым младшим.

Стоя на пустынном литейном дворе, Коля услыхал первые выстрелы. Они долетали со стороны порта. На улице столкнулся с бежавшими людьми.

— Что случилось?

— Немцы в порту!

Надо бы поскорее из города, а Коля побежал к порту, там дружок жил по училищу, Павлик Костенко, у него можно спрятаться.

Мостовые и тротуары были мокры от густого тумана. Изредка в восточной окраине города пробегала кучка расхристанных, будто ураганом застигнутых, людей.

Коля долго стучал, пока ему открыли. В комнате пахло горелым тряпьем. Дружок Павлик выскочил навстречу, прыгая на одной ноге, другой пытался попасть в пустую штанину.

— Ты еще в форме?! — таращил глаза Павлик.

Вошла мама Павлика. Ее трудно было узнать. Лицо закопченное, волосы не причесаны, глубокие морщины у рта.

— А, Коля, — глаза ее остановились на гимнастерке мальчика. — Сейчас принесу переодеться.

— Зачем?

— Наши из училища дежурили в порту, — захлебываясь, рассказывал Павлик, — немцы думают, что морские курсанты, ловят по городу и стреляют!

Женщина молча принесла пару ветхих, с вздувшимися коленками брюк, клетчатую, в заплатах сорочку. Пока Коля переодевался в это старье, форма исчезла. Он бросился за женщиной на кухню и едва не из огня выхватил брюки и гимнастерку.