Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

— Я не только о том хочу сказать, что срамота — хуже смерти, хотя и это не твое личное дело, тут ущерб авторитету всего офицерского состава. А если на дно колодца заглянуть? Не вам, Корнилий Юрьевич, — Кокаскеров вновь сменил доверительное ты на официальное вы, — рассказывать, сколь пагубно прочесали в свое время заставы, а теперь жизнь заставляет к разумному воротиться, кошма же короткая, ноги не вытянешь. Сколько у нас офицеров армейских? То-то. Ни службы не знают, ни жизни заставы понять не могут — им бы строй красивый и песня звонкая, вечерняя проверка непременно, а о коне и слышать не хотят. В седло сел — коню холку намял, а себе весь зад расквасил. Какой боец из него? Где ему с нарушителем тягаться. И теперь представьте: вы говорите ему о боеготовности, он слушает вас, а про себя смеется… Пример перед очами яркий. Подумайте, Корнилий Юрьевич, очень подумайте. Трудно вам иначе придется. Можем не сработаться. И мое личное уважение…

— Ваше личное уважение — не главный фактор. Я не вам служу. Моя жизнь и мои помыслы принадлежат границе.

— Громкий орех — пустой орех. Не словами седло крепится, а подпругами. А в личном плане? Считаю: лучше иметь сто друзей, чем одного врага.

Поднялся, одернул китель, половчее, на свои привычные места устроил пистолет и шашку, махнул затем коноводам, чтобы подавали коней. А Киприянову бросил:

— Вставайте. Ночевать будем не здесь. Под крышей будем ночевать.

Но между тем сам еще не определился, как поступить дальше, оставлять ли начальника политотдела на перевалочной базе, чтобы вернулся он в отряд на машине, или все же взять его с собой, как и задумывалось. А если ехать, то не сделать ли передышки дня на два. Заживут сбитости у нерадивца, тогда и в путь, а он предстоял быть долгим.

До базы тоже не близко. Много времени для раздумий и принятия решения. И так станет прикидывать Кокаскеров, и эдак, но когда, затемно уже, въедут они во двор, он без колебаний распорядится:

— Коней, сынки, завтра к двенадцати ноль-ноль.

Можно было бы двинуться и пораньше, тем более, что впереди перевал Талдык, при подъеме на который «великий кавалерист», как теперь называл про себя Киприянова, Кокаскеров, в седле может усидеть лишь малую часть, а это означает, что нужно накинуть лишних часа три-четыре на подъем; но начальник отряда не мог не побывать у знаменитого мазара, где Богусловский с Костюковым укрылись, рискуя не только жизнью, ибо смерть их в случае разоблачения ждала мучительная — фанатизм правоверных необуздан и предельно жесток. Хотелось Кокаскерову показать начальнику политотдела и еще один примечательный памятник.

Перевалочную базу или, как ее потом начали называть, Перевалку, построили в начале тридцатых недалеко от главного подъема на Памир. Прежнюю, что была у казаков-пограничников в кишлаке выше мазара, дехкане быстро прибрали к рукам, приспособив под свои нужды, отбирать пограничники не стали, чтобы не обострять и без того напряженные отношения. Место для новой выбрали подальше от кишлака, ради безопасности и чтобы не было лишнего догляду, на приличной ровности метрах в трехстах вниз по течению святого родника. Расчет простой: священную воду правоверный не осмелится осквернить. Да, тогда решалось кто кого, и формы борьбы, особенно врагами Советской власти, не очень-то выбирались.

Возвели поначалу высокий и толстый дувал с крепкими воротами и бойницами, потом начали строить казармы, конюшни, склады. Воду брали из ручья, перегородив его каменной запрудой. И завели пробовалыцика. Охромевшего коня. Попоят его первым, пройдет какое-то время, если ничего не случится можно пить остальным. Красноармейцы любили безответного конька, баловали его и солеными горбушками, и сахаром, а когда случилось так, что после очередного водопоя он, запенив ртом, рухнул, его похоронили вблизи базы и даже огородили могильный холм.

Теперь перевалочная потеряла свое прежнее назначение, не вьючились теперь грузы, привезенные сюда машинами, теперь на Талдык поднимались, кроме зимних снежных месяцев, самостоятельно и трехтонки, и пятитонки, бросать, однако, базу не стали, а переделали часть складов под мастерские, где профилактировали грузовики перед подъемом на перевал. Мог здесь отдохнуть и каждый пограничник, спускавшийся вниз или поднимавшийся в горы. Перевалочная таким образом стала более походить на место адаптации. Все хорошо, только могила хромого коня-смертника заросла лебедой, да часто слышны были недоуменные сетования молодежи:

«— Какой дурак выбрал место для Перевалки? Куда бы с добром — в кишлаке. А то мы вроде отшельников…»

Да, теперь с кишлаком жили дружно. Теперь-то что сторониться.

Вот к той, заросшей лебедой могиле и планировал Кокаскеров сводить майора Киприянова в первую очередь. Потом уж — к мазару.

Тусклым каким-то вышел Киприянов к завтраку, наполнив сразу же тесную столовую запахом мази Вишневского, которой санинструктор явно не пожалел, чтобы угодить начальнику. Сухо поздоровался с Кокаскеровым и с подчеркнутой неохотой сел за стол. Посетовал:

— Всю ночь не спал.