Орлиное гнездо

Степкин посматривал то вправо, в сторону Уссурийского залива, куда шел японский «Мару», то влево, где по оловянистой глади Амурского залива стлался грязный дым «Аркадии».

— А ты вот туда погляди, Петр Васильевич, — раздался сзади Степкина веселый голос Егора Калитаева. И он указал рукой на Крестовую гору Эгершельда.

В серой дымке октябрьского дня Степкин различил алый огонек флага.

— Ну вот, Владивосток наш, — сказал Калитаев.

Степкин пошел готовить шлюпку. По дороге он оглянулся. «Аркадия» скрылась за поворотом. Только клочья грязного дыма медленно истаивали в ясном осеннем воздухе.

20

Первая после бегства белых ночь на Русском острове была по-осеннему темной. Электростанция не работала, керосина не было. Изместьевы сидели на кухне с огарком елочной свечки. За черным окном слышался раздирающий душу крик: «Са-а-ани-тар!» Это бушевал за решеткой психиатрического отделения военного госпиталя сумасшедший поп поспеловской церкви, брошенный вместе с другими душевнобольными на произвол судьбы…

Утром Сергей помчался к Степкиным. Остров обезлюдел. Странно и непривычно было смотреть на брошенные, распахнутые настежь дома. Сергей со степкинскими ребятами заглядывал в окна покинутых жилищ, где еще вчера люди ходили по комнатам, сидели за столами, лежали в кроватях. В доме Рядовских на столе остался холодный самовар, чашки с недопитым чаем, подсохший кусок хлеба, намазанный маслом, со следами полукружия зубов. Сейчас возле этого куска сидела мышь. При появлении ребят она юркнула со стола.

— Разбежались, как те мыши, — хмуровато, явно подражая отцу, сказала Маша Степкина.

А Сергей, увидев в одной из комнат деревянный игрушечный рыцарский меч, принадлежавший сыну Рядовского, вспомнил одну историю.

Было это в одно безветренное январское утро двадцатого года. Сергей взглянул в окно и увидел снег — первый настоящий снег, еще не разметанный ветром. Он пухло лежал на клумбах, на дорожках сада, и сухие стебли цветов выглядывали из-под белого ватного покрывала зимы. Сергея поразила эта нетронутая цельность снежного одеяния.

Прибежал сын Рядовского, лопоухий, большеголовый мальчишка, с деревянным мечом в руках, и стал звать на улицу. Но Сергей болел, и мать не пустила его.

— Давай лучше смотреть в окно, — предложил Сергей. — Смотри, как красиво.

— Что красиво? — не понял Рядовский.

— Снег красивый. Гладкий. Так ровно руками не сделаешь, правда? — с восторгом говорил Сергей.

Он не заметил злорадных огоньков, вспыхнувших в глазах маленького Рядовского. Неожиданно тот выбежал из комнаты. И вот он — под окнами, топчет, разбрасывает ногами белый снежный пух, ковыряет его своим деревянным мечом, перемешивая с черной землей, с вырванными корнями бессмертника и табака.

Сергей заплакал. Он грозил Рядовскому кулаками — ничего не помогало. А когда злой дух, вселившийся в тщедушное тельце любимого сынка Рядовских, перенес его на вторую цветочную клумбу, Сергей увидел по ту сторону забора высокого человека в офицерской шинели, но без погон. Незнакомец серьезно смотрел черными глазами на Сергея и, казалось, понимал его неутешное горе. Потом он укоризненно покачал головой и что-то сказал Рядовскому. Тот нехотя прекратил свой сатанинский танец. Сергей понял, что это человек в шинели остановил злое разрушительство Рядовского, и горячее чувство благодарности захлестнуло маленькое ребячье сердце. А черноглазый незнакомец посмотрел ободряюще на Сергея: крепись, мол, парень, не унывай, стоит ли ревьмя реветь из-за растоптанного снега, — и пошел своей дорогой, в сторону Подножья.

А на второй день Рядовский влетел в комнату Сергея и захлебываясь выложил все, что услышал от старшего брата — юнкера из инструкторской офицерской школы на Русском острове. Тот божился и клялся, что вчера в их школу приходил самый настоящий большевик. «Понимаешь, приходит он один, без охраны, без револьвера. Его могли очень даже просто убить. А он — ничего не боится. Стал всех агитировать. Интересно, да?»

Сергей не поверил Рядовскому, зная его пристрастие ко лжи. Но в тот же день о смелом посещении вражеского логова большевиком рассказал за обедом дед Сергея. А его словам верили все.

— Вот у них там все такие. Они победят, — убежденно сказал дедушка и принялся по обыкновению скручивать «маньчжурскую гавану» — так он называл самокрутки из маньчжурки-самосада…

Дней через десять после того, как с Русского острова ушел последний пароход с белыми, к Изместьеву приехал Егор Калитаев. Он предложил Алексею Дмитриевичу работу в пароходстве.

— Сам я снова на Дальзаводе, — рассказывал Егор, — но у меня один дружок подбирает людей в пароходство, просил помочь. Вот просим вас, если пожелаете.

Изместьев был взволнован: значит, нужен он тем самым красным, которыми стращал его Рядовский.

Старик согласился. Начались сборы.