Орлиное гнездо (СИ)

- И когда бью, люблю, - сказал Корнел, глядя на него своими черными глазами. Он вдруг улыбнулся. – Когда бью, особенно люблю.

Николае, глядя на товарища с ужасом и восхищением сразу, подумал, что, пожалуй, узнал его в этот миг лучше, чем за все годы, что они провели вместе.

Когда они сошли на берег, Николае сразу стал осматриваться. Его удивило немало открытых женских лиц – хотя одевались гречанки и здешние турчанки все больше в темные, монашеские цвета.

- Здесь и христианские церкви, я слышал, еще есть, - сказал он Корнелу.

- Все уже не то, - сумрачно ответил витязь.

Несмотря на восторг, испытанный в море при виде Царьграда, Корнела больше не радовали новые лица, краски, красоты: он смотрел по сторонам как человек, отживший свое и ведомый только долгом. А Николае, усмотрев вдали, среди перистых кипарисов, светлые и еще величественные руины Буколеона, задумался, каковы могли быть последние императоры. Наверное, чем-то похожи на Андраши – изощренные жестокие умы и, после пьянящей сладости власти, всегда полынная горечь обреченности на языке. Но у этих людей, за этими людьми, не было той силы, что у Андраши.

Тот когда-то божился, что он по отцу валашский князь, потомок Дана, – но теперь Николае уже нисколько в это не верил. Однако у Андраши должен был быть славный отец: чтобы породить такого сына.

Они шагали между увитыми виноградом плетнями, белыми глухими стенами – Царьград, однако, немало напоминал Эдирне. Бедно одетая стройная девушка с корзиной на голове, на которую было небрежно наброшено ветхое голубое покрывало, прошла мимо – и, встретившись взглядом с Николае, вдруг улыбнулась ему и поклонилась, поприветствовав валаха на своем красивом непонятном языке.

Боярский сын, восхищенный любезностью и смелостью гречанки, низко поклонился в ответ, прижав руку к сердцу. Ему показалось вдруг, что он попал домой. Турчанки никогда себя так не вели.

Но и гречанки не говорили по-валашски…

Николае вздохнул, томясь тем, что для Корнела уже давно отгорело. Он вдруг спросил себя – а женат ли этот Штефан, турецкий брат Андраши, и если женат, то по какому обычаю?

Они подошли к воротам дома, очень похожего на тот, в котором жили в Эдирне: белого и приземистого - такие хорошо сохраняли прохладу. Дом окружал виноградник, а под окнами благоухали розы. Немного поодаль, в стороне от ведущей к дому дорожки, посыпанной белым песком, был разведен огород - с овощами, пахучими и съедобными травами. Николае сразу ощутил женскую руку – хотя садовничать мог и мужчина…

Но тут навстречу им вышел хозяин, и Николае позабыл обо всем на свете. Так он не изумлялся даже при новой встрече с Андраши.

Перед ним стоял брат этого человека – удивительно похожий на белого рыцаря цветущий мужчина, напоминающий Андраши голубыми пронзительными глазами, носом с горбинкой, красивой посадкой головы, приветливой улыбкой… Только в улыбке показывались ровные, безупречные зубы; а вьющиеся волосы были темнее, рыжее, чем у венгра.

- Здравствуйте, - сказал Штефан по-валашски, почти так же чисто, как Андраши, - и с иным чужестранным оттенком, нежели у Андраши. – Будь благословен, брат.

Николае только тогда понял, что турецкий рыцарь обращается к нему, когда Штефан заключил его в объятия. Он застыл от изумления, хотя это было самое христианское, православное приветствие; а Штефан трижды коснулся усами его щек.

- Какой… какой славный сад, - только и смог выговорить боярский сын. Турок засмеялся.

- Это моя хозяйка им занимается, - сказал он. Коснулся плеча Николае. – Прошу вас пожаловать в дом.

Он обращался теперь и к Корнелу, и к другим спутникам Николае; Корнел молча поклонился. Этот турок сразу не понравился ему – хотя Николае Штефан показался пленительным.

“Хозяйка? ” - мимолетно изумился боярский сын. Почему-то он думал, что Штефан холост. И точно ли он турок? Откуда же тогда у него столько сходства в лице с Андраши?

Вошедшим гостям сразу предложили сменить пропыленные сапоги на мягкие туфли. Чистота здесь блюлась еще большая, чем в доме Андраши, который скорее походил на служебное помещение… проходной двор: наверное, для переправы товаров и рабов… Это же был дом семейный.

Николае сразу ощутил робость при мысли о женской половине. Вот бы увидеть эту хозяйку – хоть одним глазком… Ведь Штефан христианин? Но он, должно быть, такой же ревнивец, как и Андраши. А то и еще больший: ведь это настоящий восточный человек.

Потом Николае и его спутникам принесли воду для умывания и простую, вкусную еду. Теперь их уже не разлучали. Хозяин сел с ними – и хотя он с ними не ел, Николае вдруг ощутил: это союзник.

После трапезы им предложили отдохнуть.

Николае терзался любопытством обо всем, что видел вокруг, – но, едва ощутив головой подушку, провалился в сон. Здесь дышалось хорошо – не давило то темное присутствие, которое не давало Николае покоя в доме Андраши.

Василика лежала на диване, облокотившись на подушку, - Штефан сидел у нее в головах; они держались за руки.