Орлиный услышишь там крик...

Когда-то направление и скорость морских течений изучали с помощью бутылок. Свободный аэростат, как и бутылка-путешественница, двигаясь вместе с воздушным потоком, помогает изучать воздушные течения над огромными земными просторами.

Вместе с нами сейчас летел доктор технических наук Гайгеров, сотрудник Центральной аэрологической обсерватории. Этого спартанца, человека удивительной судьбы, знают все, кто связан с исследованиями атмосферы. Маленький, подвижный, с добрым, истинно русским лицом, веселыми морщинками вокруг глаз, Гайгеров предан своей науке со всей страстью настоящего исследователя. Он побывал почти во всех уголках Союза, зимовал в Арктике и Антарктиде, с давних времен летал на воздушных шарах.

Гайгеров первое время молчал, укреплял свои приборы, чуть ли не по пояс свешиваясь из корзины. Потом удовлетворенно потер руки, подмигнул и сказал:

— Ну-с, теперь приступим к фокусам!

Вокруг нас разливался серый полумрак. Зиновеев, проклиная погоду, вовсю работал совком, пока ему не удалось удержать тяжелый мокрый аэростат на одной высоте.

Нас несло к югу. Это никак не входило в наши планы. Нас больше устраивал западный ветер, который понес бы аэростат к востоку, в сторону Сибири.

— Заказал бы ты у своей метеорологии западный ветер, — сказал пилот Гайгерову.

— С удовольствием, но, как назло, на всех высотах ветер с севера. Циклон… — ответил ученый.

Гайгеров неутомимо следил за работой самопишущих приборов, отсчитывал данные о температуре, давлении и влажности воздуха, брал пробы содержания пыли в атмосфере. Он приготовил приборы для измерения потоков солнечной радиации, как падающих сверху, так и отраженных от земли. Его интересовало многое: под действием каких причин и как изменяются свойства воздушных масс, проносящихся высоко над земной поверхностью, каким образом меняется температура, которая в конечном счете определяет направление и скорость воздушных потоков. Некоторым измерениям мешали облачность и мокрый снег.

Облака прижимали нас к земле. В разрывах туч мы вдруг увидели Москву-реку и Киевский вокзал.

— Уж не хочешь ли ты сесть куда-нибудь на крышу? — встревожился Гайгеров.

Зиновеев сбросил еще несколько килограммов песка. Крупные хлопья мокрого снега ослепляли нас. Они не опускались на землю, а кружились, как и мы, подхваченные ветром.

Мы чувствовали себя запертыми в облачной пустоте. Ничто не напоминало о движении. Я крикнул. Голос показался чужим и далеким. Отзвук тут же стих, запутался в густых облаках.

К вечеру облачность несколько рассеялась, и нам открылась белая от снега панорама города. Это была Тула. Значит, аэростат движется со скоростью двадцать три километра в час и, к сожалению, по-прежнему на юг…

Пилот подсчитал, сколько израсходовал балласта, и ужаснулся — тридцать два мешочка из восьмидесяти семи! И это в первые восемь часов полета, На двести километров пути…

Медленно угасал день. Верхние облака быстро темнели, а нижние загорались багровым пожаром.

Где-то светит солнце, где-то тепло… Мы зябко кутались в намокшие куртки.

Когда стемнело, неожиданно показались звезды, а внизу вспыхнули островки огней. Они тоже походили на звезды, и мы, казалось, плыли по вселенной…

При полете ночью газ в оболочке охлаждается, и шар стремится опуститься. Зиновеев не мешает ему снижаться, чтобы не расходовать лишнего балласта, знает: внизу его подхватит восходящий поток и вновь поднимет.

Так и есть. Стрелка вариометра вдруг показала резкий набор высоты. Невидимый могучий поток понес нас ввысь. Гайгеров очнулся от сонного забытья.

— Не беспокойся, — сказал Зиновеев, — аэростату надоело болтаться рядом с грешной землей.

— Страви газ! Разорвет! — с нарочитым ужасом крикнул Гайгеров покосившись на меня.

— Правда?!

— Был такой случай. Оболочка лопнула, как пузырь…

— Когда?

— Что когда?

— Когда, — говорю, — бросите меня разыгрывать?

Мы рассмеялись. Настроение, как и стрелка вариометра, стало подниматься. За ночь мы не израсходовали ни грамма балласта, и это обстоятельство вернуло утраченные было надежды пролететь как можно дальше.

И только в этот момент мы вдруг вспомнили, что еще не притрагивались к еде… Светало. Пора было и позавтракать. Мы раскрыли консервные банки, разлили из термосов чай с кагором и устроили настоящий пир.

— А расскажи-ка, Сережа, как ты клюквой питался, — проговорил Гайгеров, энергично двигая челюстями. — Теперь-то уверен, что пища поднимает тонус?

— Всяко бывало, — ответил уклончиво Зиновеев.

— Да ты расскажи, — не унимался Гайгеров. — Женя у нас аэронавт начинающий, ему это на пользу пойдет.

Что и говорить, злополучное дело приключилось однажды с нашим старым пилотом. И все из-за собственного легкомыслия.

Однажды вечером он вместе с молодым аэронавтом поднялся на аэростате и летел всю ночь. На рассвете сбросил последний песок. Надо было садиться. Но где? Кругом до самого горизонта расстилались леса. Решили идти на гайдропе — толстом канате, один конец которого, свешиваясь с аэростата, волочится по земле и позволяет облегченному шару лететь на малой высоте.