Орлиный услышишь там крик...

С полным основанием мы можем так сказать о старшем поколении покорителей Арктики — о Шмидте, Водопьянове, Мазуруке, о штурмане Жукове, который первым наиболее точно вывел самолет к Северному полюсу, о Молокове и Алексееве, о моем собеседнике Аккуратове, о техниках, механиках, радистах, которые в меру своих сил и возможностей содействовали успешной высадке первой станции «Северный полюс».

Девятимесячная зимовка легендарной четверки сейчас оценивается как выдающийся подвиг первой половины XX века. Папанин, Ширшов, Федоров и Кренкель положили начало замечательным исследованиям околополярной области. Они первыми установили, что Гольфстрим проникает к полюсу, определили векторы северных течений, нанесли новые штрихи на карту Арктики — этот великий документ мужества и познания, памятник коллективному подвигу отважных людей.

Война прервала начатые исследования. Еще существовал «полюс относительной недоступности», была граница, которая отделяла сушу и освоенные моряками водные просторы от громадной территории Ледовитого океана там, где еще «не ступала нога человека», оставалось много нерешенных научных и практических проблем.

Но сразу же после победы, в 1945 году, летчик Титлов совершил полет к Северному полюсу. В Арктику пришло новое поколение. Крепкие и смелые люди, встретившие молодость в боях, огрубевшими руками брали теодолит, лебедку, компас, штурвал… Наступление продолжалось.

Пришел после войны в Арктику и пилот Брыкин. Долгое время он работал на Чукотке, на Колыме. А потом потянуло еще дальше на Север. Сейчас он командует одним из подразделений полярной авиации.

Я познакомился с ним вчера поздно вечером. У нас в комнате одна койка была свободна. Он поздоровался, бросил в угол тюк со спецодеждой. А через минуту был уже своим человеком. Быстро знакомятся люди в Арктике. Так уж заведено: где трудно, там держатся вместе и потеснее.

Мы долго не могли заснуть. Возможно, мешала пурга или не спалось нам потому, что диксонское время на шесть часов опережает московское. Разговорились. Брыкин вдруг заговорил о войне. Видимо, воспоминания о ней оставили в нем самый глубокий след.

— Я ведь горел, — сказал он, дымя папиросой. — На Орловско-Курской дуге. Но выжил. Поджег меня «фокке-вульф». Пламя. А я на огонь не обращаю внимания. Кожа словно потеряла чувствительность. Пялю глаза на руки. Думаю черт знает о чем: о перчатках! Хорошо, мол, что руки не обгорают. А потом вдруг какая-то злость взяла. Рывком цепляюсь за борт. Падаю. Дымлю, как головешка. У самой земли дергаю кольцо, а тросик, боже ты мой, осколком перешибло. А земля рядом, пятнами, мчится навстречу. Веришь ли, вот этой пятерней разорвал брезент чехла. И только тряхнул меня парашют, упал в траву. Ну, раскройся он секундой позже — и… — Неожиданно Брыкин встал, прошлепал босыми ногами к столу:

— Есть спички? Дай прикурить.

Глубоко затянулся и закончил:

— Веришь ли, будто это вчера было.

Вот тогда, вечером, когда пурга стучалась в форточку, я думал о том, что у таких людей, как Брыкин, действительно должна быть особая воля. Подобно крепкому цементу она скрепила все лучшие качества человеческой души, которые выкристаллизовались в дыму войны. Да разве после такого что-нибудь стоят полярные переделки?

Правда, и здесь он не раз рисковал: пробивался сквозь туманы и грозы, спасал рыбаков, садился на чертовски трудные площадки… Нельзя сказать, что ему необыкновенно везло. Он просто убежден в том, что нет положений безвыходных.

Рядом с Брыкиным работают люди, совсем недавно пришедшие в Арктику. Я уже встречался с ними и слышал рассказы о них. О молодежном экипаже Колосова, который сумел найти единственный верный шанс, чтобы спасти самолет, о Пашкове — гидрологе, производящем измерения в «мешке со льдами» на самом труднейшем участке пролива Вилькицкого, о Бабакове, совершившем тринадцать посадок на ломающуюся льдину, об инженере Панфилове, приехавшем после института в самый отдаленный угол Арктики строить электростанцию.

Таких очень много. Вместе со старшими товарищами работают они сегодня на Гусиных, Болванских, Святых и Каменистых мысах, на Северной и Новой Земле, Челюскине, в Тикси и Шмидте, кочуют на дрейфующих льдинах, составляют карты погоды, магнитных склонений и электрических полей, дают долгосрочные прогнозы караванам, идущим Великим Северным путем, самолетам, держащим курс к далеким землям.

К ним должен лететь я.

К утру пурга стихла. На аэродроме морозно и солнечно. Брыкин ходит от самолета к самолету — маленький, в рыжих унтах, кожанке, в очках-консервах, о чем-то говорит с техниками.

Рев прогревающихся моторов хлестко бьет по воздуху. Винты сметают с плоскостей иней, крутят позади себя снег. Механики грузят в самолеты бочки с бензином, инструмент, продукты. Ведь Диксон — это только перевалочная база.

«АННУШКА» НАД ЛЕДЯНОЙ ПУСТЫНЕЙ

Три дня тому назад у этой машины при взлете оторвалась лыжа.

Ее срезало, как бритвой. На стойке, видимо, была трещина. Лыжа повисла на тросах и билась о крыло, пока не оторвалась.