Орлица Кавказа (Книга 1)

... И вот теперь Хаджар - узница, сидевшая на той же казенной и постылой рогоже, склонившая голову с всклокоченными волосами после изнурительной возни с подкопом, перебирала в памяти яркие, пестрые картины былого, вспоминала те давние золотые мгновения у рыжей скалы. И ей виделась другая, похорошевшая, нарядная, счастливая Хаджар... И виделось ей пиршество в их честь, в кругу соратников, со всем бедным людом. И не успели убрать разостланную скатерть, как уже снова залилась зурна, грянули давулы - барабаны, и пошли-поплыли, заходили песни о славном Кёроглу, ашыг поведал им дастан, спел под звуки саза о подвиге и доблести народной, которые стали им опорой и путеводным примером в лихую годину. Отвели душу, всласть повеселились, и снова Гачаг Наби вспомнил завет: гачагу велено "гач", а не "дур".22 И они, поблагодарив жителей Ганлы-гёля, собрались в путь. Хаджар в алачике переоделась в обычную свою одежду - и снова в седло.

Уже смеркалось, когда гачаги слаженным отрядом покинули урочище и к ночи добрались до Чалбаира. Наби выставил на крутых скалах испытанных, надежных дозорных. Собрал душистой свежескошенной травы на покосе, приладил к седлу, а на гнедого Хаджар никакой ноши класть не стал.

- Двинемся наверх,- там пещера.

- Зачем же?

- Укрытие, как-никак. Со всех сторон скалы - ни дождь, ни ветер нипочем. Хоть одну ночку "под крышей" переночуем.

Хаджар согласна. Забрались в пещеру - снаружи поглядишь на скалы - точно орел перед взлетом. Привязали Бозата и гнедого перед входом, поодаль друг от друга, сена положили каждому. Наби наведался к гачагам, проверил дозоры, наказал быть начеку.

...Каменный приют, и одна мохнатая бурка - на двоих... а после, сквозь мрак - отсвет полыхнувшей в горах молнии... Нет, это не молния, а луч встающего солнца ударил в узкое решетчатое окно камеры, выхватив из темени сидевшую узницу, и сладостные видения, и пережитые невзгоды, возобновляясь и оживая, окрыляли ее измученное сердце. Губы ее, помнящие жаркие поцелуи, горели. Поднялась, выпрямилась Хаджар, видения истаяли, и она увидела себя не в горах, где разразилась гроза, а в темной камере. И душа ее переполнилась гордой и горькой радостью, щемяще-счастливой памятью о Наби, о жизни, о любви, о блаженных мгновениях!

Чем больнее сжимала тоска, тем больше крепла ее железная воля и решимость вырваться, взяться за оружие, бороться, отомстить этому зарвавшемуся обидчику в погонах! Но когда, каким образом? Какой выпадет случай?

Глава тридцать третья

После обстоятельного знакомства с материалами о каждой губернии, представленными начальником сыскного отделения, главноуправляющему показалось, что он не в роскошном и благолепном зале канцелярии, а в непрерывно сжимающихся гигантских тисках.

Здесь, в разгар тифлисской жары, донимавшей всех,- лицо главноуправляющего было холодным и угрюмым. Никто никогда не видел его высокопревосходительства в столь угнетенном и нервозном состоянии.

Его грызли тревога и злоба.

Он все еще не отпускал созванных в Тифлис губернаторов.

Через полковника так и передал им: мол, у меня с господами генералами разговор еще не окончен, и пусть они не спешат домой.

Горечь какая-то была во рту, может, оттого и слова сами собой находились горькие, едкие...

- Должно быть, иные со своими благоверными сюда приперлись!

- Так точно!

- И елизаветпольский?

- Не могу знать, ваше высокопревосходительство.

- Так вот. Доведите до их сведения, неважно, с женами приехали они или без оных, что я шкуру с них спущу - за все вот это - наместник сгреб в кучу все папки, донесения, кроме дела Хаджар, и швырнул в сторону полковника.

- Пусть они немедленно ознакомятся и изволят подписаться, и дату поставить! Снесите им всю эту писанину! Всю!

- Слушаюсь! В какие же сроки?

- Даю трое суток.- Наместник извлек из кармана часы на цепочке. Полковник глянул на оставленную папку.- А это дело?

- Это - княгиня!

- Княгиня?!

- Да,- горько усмехнулся наместник.- Кавказская княгиня! Хаджар ханум. Увековеченная местным "иконописцем"- кинто. "Орлица Кавказа".

- Как же,- мусульманка в чадре - и "орлица"? Его высокопревосходительство встал из-за стола, прошелся с видом превосходства.

- Это ты спроси у долгополых наших, у святых отцов, что в церквах молитву возносят царю! Спроси, что ж вы, христиане, этакие, с басурманами спелись? Братаетесь? Спроси, зачем горланите спьяна на пиру татарские песни? Вас в Коране неверными объявляют, а вы с ними якшаетесь? И этих армянских попов спроси, куда они смотрят, почему их паства в Зангезуре гачагам-мусульманам помогает, по домам укрывает? Почему бы им своими руками не задушить, не перебить этих крамольников, топорами не зарубить?