Орлица Кавказа

Как сторона, пославшая вызов, он согласен заранее сражаться тем оружием, которое выберет враг: хоть рукопашная схватка — грудь в грудь, хоть на кинжалах, хоть ружье против ружья. Славное было время! Вожди сами сводили счеты, и стоило одному пролить кровь другого, как условия победителя становились законом для побежденного. И всё. Разве это не по-честному?

Но теперь все по-другому. Смешно подумать, что кто-либо из чиновников примет вызов Гачага; да и схватись они в честном бою, все равно противники не смогли бы договориться о том, что будет, когда закончится схватка.

О единоборстве и мечтать нечего. Теперь господа предпочитают проливать кровь своих подданных, жалея свою. Каждый согласен заранее, что война требует 'жертв и обязательно будут потери. Но ни один полководец не хочет и подумать о том, что он окажется сам среди этих жертв. Нет!

«Лучше пуля в лоб моему храброму Ахмеду, — рассуждают ныне беки, — ; чем заноза мне в мизинец… Пусть голытьба дерется с обеих сторон. Им-то терять нечего».

Да уж, послушать, так окажется, что каждая капля их благородной крови прямо-таки на вес золота. Это — что касается беков, а если говорить о генерал-губернаторе, наместнике или о самой священной особе его величества императора… О-о-о-о! Тут даже не бриллиантами мерить придется, вообще такой мерки на земле не сыскать.

Что ж, господа, привыкли хозяйничать на Кавказе, пригрелись здесь, держите его — как свою вотчину, под кнутом и страхом, но не мешает задуматься иногда, так ли вся эта игра беспроигрышна. Потому что и так может случиться, что грянет гром среди ясного неба и брызнет на серую пыль проселочной дороги красная густая кровь кое-кого из вас, благодетели наши! Свернутся в темные комочки дымящиеся капли, утопая в пыли и уже не разберешь, то ли генерал-губернатор нашел здесь свой последний час, то ли овцу резали удальцы, чтобы полакомиться сочным шашлыком возле сиреневого куста в ближайшей роще. Может, одна княгиня, Клавдия Петровнами будет знать, что тут произошло — и то как сказать.

Вот так было бы справедливо!

А то что же? Забирают мальчиков из родных изб и хижин, отрывают от плачущих матерей и хмуро глядящих отцов, одевают в одинаковые одежды, долго кормят, поят и учат. Не чему-нибудь учат — а тому, как убивать себе подобных. Когда убедятся, что пора — дают в руки орудия убийства и говорят — иди!

Иди! Не для того тебя пичкали сытной кашей, чтобы, когда разъешься, отпустить с миром к родному дому… Для того, чтобы кровь пролилась! Твоя ли, чужая ли — как повезет, как сложится. Взгляните, отцы, как детки ваши подросли! Как раздались в плечах! Какие усы отрастили! Взгляните, пока не поздно…

Жертв требует война. Не одну жизнь уносит и не десять. Сотен и тысяч ей мало. Крест подымается над незаметной солдатской могилкой где-нибудь у безвестного перевала, крест боевого ордена белеет на крахмальном кителе толстого полковника, который получил награду, даже пороха не понюхав.

Кто-кто, а Гачаг Наби хорошо это понимал. И никогда не питал вражды к солдатам — люди подневольные, что с них взять. И стрелял поначалу не в грудь, а под ноги, если шла пехота, или в лошадь, если атаковала кавалерия… Может, повернет солдат — тогда аллах с ним! Пусть уезжает! Пусть уносит ноги!

Нужно сказать, что его благородство не осталось незамеченным. Мало ли среди солдатов тех, кто привык с детства гнуться над сохой и наживать трудовые мозоли? Кому офицерская нагайка куда более ненавистна, чем такой же неимущий молодец, который теперь виден крестьянскому сыну лишь в прорези прицела? Там, гляди, иной раз и не мохнатая папаха Гачага оказывалась на мушке, а красный околыш на офицерской фуражке…

Так было! И этого не понимали те, кому стоило бы разобраться во всем в первую очередь. Это те, кто стоял у кормила власти. Им даже такой, как Белобородов, казался опасным врагом. А на деле…

Что отличало полковника Сергея Александровича Белобородова от большинства чиновничьего сословия, угнездившегося на Кавказе? То, что он понимал тайну как это получается, что из тысяч пуль, выпущенных в Гачага Наби, ни одна не нашла его? Казалось бы, странно, а?

Ведь сколько раз было — скачет Гачаг, не скрываясь, его Бозат как бы не спеша перебирает точеными ногами — все кричат: — Вот он! Стреляйте! Стреляйте!

И действительно, грохочут выстрелы. Только — всё мимо, мимо. Вот опять ускакал… Как же это выходит?

Да вот так, господа хорошие. Секли мужика триста лет? Секли.

По собственным землям с плетьями, ружьями, а то и пушками хаживали? Было. На пожизненную в Сибирь за малую вину слали? Слали.

Вот и ответ.

Нельзя, конечно, сказать, что Гачаг Наби знал историю Российской Империи, что он разбирался в сути происходящих глубинных процессов. Но он хорошо знал, что под солдатскими гимнастерками можно разыскать такие же верные и добрые сердца; такие же, какие бьются за газырями черкесок его храбрых удальцов.