Орнамент

Я слегка погрустнел и хотел спросить, где живет эта подруга, ведь искать-то я умею, наверняка найду и их.

Но сперва Эвина мать хотела порасспросить про Йожо, а порасспросив, сказала, что здесь, дома, канальщики, то есть, ее муж, Эвин отец, да еще дядюшка Гергович, два лучших колодезника в трнавском крае, на всей трнавской равнине, и что я мог бы пока посидеть с ними. А Эва придет с минуты на минуту.

На улице уже темнело. А канальщики сидели за кувшином горячего красного вина. Дядюшка Гергович пригласил меня к столу, опередив Эвиного отца: — Иди-ка сюда, приятель! Иди, выпей с нами горяченького! Когда ты был тут в прошлый раз, мы еще говорили про эту Уйгелиху, про орнаменты и трещотки и про то, как черт хотел ее изнасиловать, когда она продавала перо, ей-богу, мы тогда от души похохотали!

— А что с ней такое?

— Да ничего. Но мы тогда здорово посмеялись. Иди, выпей с нами. Горячего. Ведь на дворе-то холод.

Налили и мне горячего. Хорошо было с ними посидеть, но я все равно то и дело оглядывался, ожидая, когда же появится Эва. Меня уверяли, что она вот-вот придет, но ее все не было. А уже истекало время, когда я еще успевал на последний автобус до Трнавы, а оттуда — на поезд до Братиславы. А оттуда?..

В конце концов, пришлось с ними распрощаться. Эву я так и не повидал. Попросил только передать ей привет от Йожо и от меня.

Мать Эвы выбежала за мной на улицу, держа что-то в руках.

— Возьмите, зимние груши! На дорожку! И Йожо угостите!..

Йожо на меня рассердился. Рассердился за то, что ночью его разбудил; я был немного навеселе и хотел рассказать ему о своих ночных приключениях, но он только нехотя открыл глаза и проворчал, что даже ночью ему нет от меня покоя.

Утром я был не в настроении. Болела голова, во рту пересохло. Проснувшись, тут же глянул в кувшин для воды, но он был пуст, и я с раздражением напомнил Йожо, что как только вода кончается, нужно приносить ее снова. Однако Йожо был раздражен еще больше, что я заметил только позже, а сейчас, хмуро глянув на него, побежал с кувшином вниз по лестнице. Когда я вернулся, окно в комнате было распахнуто настежь, и то, что он так поторопился с проветриванием, меня разозлило: ага! Хочет намекнуть мне, что прекрасно знает, где я был ночью. В комнате разило вином, хотя окно было открыто. Ну и что! Стоит ли из-за этого ссориться! Я ведь привез ему груши.

Два дня мы не разговаривали. Меня это огорчало, но сдаваться я не хотел. А он свою злость не выражал открыто, не показывал мне, что сердится, наоборот, делал вид, будто между нами ничего не произошло, и это было хуже всего.

Я знал, что он держит что-то в себе, и при этом на все, что ни скажу, реагирует раздраженно, хотя его раздражение почти никак не проявлялось.

— Что ты на меня сердишься, Йожо? Я же ездил к Эве, правда, так с ней и не встретился. Зимние груши тебе от них привез.

— Кто тебе сказал, что я сержусь?

Но и в следующие дни все так же чувствовалось его раздражение.

— Йожо, ты, кажется, действительно на меня сердишься. Почему?

В тот же день я снова поехал к Эве.

15

Яркин отец заболел. Эта новость передавалась из уст в уста, об этом говорили по всему городу, и было бы неудивительно, если бы кто-нибудь из дедулиных знакомых, который был менее информирован и судил бы только по тому, с какой скоростью распространяется новость, пришел к выводу, что старик уже дышит на ладан. Правда, дедуля к смерти пока не готовился, но все равно не стоило недооценивать его болезнь, поскольку он не принадлежал к числу людей, которые из-за любого пустяка ложатся в постель. Ему было шестьдесят шесть лет, и для своего возраста он выглядел еще очень свежо. Ни о какой старческой дряхлости не было и речи. Встречаясь с другими мужиками — а он любил компанию младших по возрасту — он не забывал спросить: — Ну, как вы? Как ваше здоровьице?

Он всегда улыбался, а это означало, что с его здоровьем пока все в порядке. Правда, особенно по утрам, просто даже каждое утро, как только он просыпался, его начинал душить тяжелый, долгий кашель, но это было лишь следствием длительного курения. Гриппом, ангиной, или другой обычной, очень распространенной среди людей хворью он никогда не болел. Мужики иногда в шутку говорили, что его охраняет и оказывает ему протекцию сам Святой Блажей.