Орнамент

— Уши у него солидные, — рассказывал о нем дедуля. — Уши солидные, а в музыке ничего не понимает. Только щеки раздувает. Скажите на милость, что такому человеку щеки раздувать? Хорошо. Раздувай, раз уж у тебя такие щеки. Прямо полыхают. Однажды я его встретил, так чуть было не сгорел, стоя с ним рядом. Экий ты красный, того гляди яйцо снесешь. А он уж и квохтать начал. Ну и тип! Раз квохчешь, сиди дома! А он раскудахтался! Чуть было на меня не обиделся.

Но Иренке он ничего этого не говорил. Знал, что я с ней рассорился, и хотел нас снова свести вместе. Каждый день передавал мне, чтобы я к нему зашел.

Ярка мне его просьбу передавала, но всякий раз добавляла: — Не слушайте его! И к нему не ходите! Нам всем его жалко, но, с другой стороны, злит, что он постоянно ищет повод для ссор и сплетен.

Вскоре дедуля понял, что не может положиться на дочь, поэтому написал мне записку и послал по почте.

Общегосударственный траур. Концерт переносится. Иренка и Блажей.

Этот день мне действительно не подходил. Я зашел в корчму и попросил пани Ярку извиниться за меня.

Та была очень рада, что я обратился к ней. — Правильно делаете, — сказала пани Ярка. — Она умеет подлизаться, вот и к нему тоже как-то подлизалась, а он теперь готов перед каждым ею хвастаться. Не переживайте, я все устрою.

Но на следующий день пришло еще одно письмо.

Общегосударственный траур. Концерт переносится. Иренка и Блажей.

16

Это происходило в марте. Действительно был объявлен общегосударственный траур. Умер президент. Кроме того, неподалеку на кирпичном заводе вспыхнул пожар, двое рабочих получили тяжелые травмы и ожоги, один из них скончался по дороге в больницу, второй умер в больнице.

Настроение было мрачное. Неизвестно, что опечалило жителей города больше — смерть государственного деятеля или несчастье на кирпичном заводе.

По городскому радио передавали траурную музыку. Я боролся с унылым настроением, поскольку должен был сделать одно важное дело. У меня не хватало необходимого зачета по основному предмету, и из учебной части уже два раза напоминали, что мне нужно привести свои дела в порядок. От моего профессора снисхождения ждать не приходилось. Но один из младших преподавателей, который был не особенно умен, зато имел связи, пообещал замолвить за меня словечко, если я выполню — баш на баш — одно условие: помогу ему с переездом на новую квартиру; уже тогда можно было предполагать, что он далеко пойдет. Я пришел на условленное место, но человек, с которым мы еще несколько дней назад вполне понимали друг друга и могли легко договориться, вдруг стал недосягаем, пропал из поля зрения; оказалось, что он переехал на день раньше, чем было договорено, и ни один из его соседей не мог сказать, куда именно. Я спрашивал про него и в университете, но там знали только его старый адрес. Ничего не поделаешь. Я утешался мыслью, что, возможно, с ним в обозримом будущем еще встречусь, а если нет, попробую его разыскать и еще раз обратиться к его преподавательской совести.

Довольный собой я вернулся домой, где меня ожидала печеная картошка, которой, в свою очередь, дожидался Йожо и как раз в этот момент дождался; я бы не удивился, если бы мой приход его не обрадовал, ведь то, что он съел бы один, пришлось теперь делить на двоих. Я стал рассказывать о том, что творится в городе — повсюду полно флагов, черных полотнищ, на улицах не увидишь ни одного веселого лица. У памятника павшим стоит почетный караул. О траурной музыке нечего было и говорить, она то и дело пробиралась в нашу комнату, звучала скорбно, надрывно и строго. Траурные марши Бетховена и Верди я и сейчас мог бы насвистеть, в моей памяти сохранилась даже последовательность вступления отдельных инструментов, если бы передо мной оказался какой-нибудь оркестр, и я был уверен, что никто не станет упрекать меня в излишней самонадеянности, я мог бы спокойно все это продирижировать. На Симфонию си минор Чайковского, хоть я ее тоже слышал много раз, — не забывайте, что я сын обыкновенного деревенского эуфониста — не замахнулся бы. Надеюсь, никто из уважаемых и чтимых мною музыкантов не возмутится, если я признаюсь, что мартовские дни 1953 года вдохновили и меня на творчество, я сочинил траурный марш, собственно, только мелодию траурного марша, хотел подарить его Иренке, но потом мне пришла в голову мысль, что лучше было бы порадовать своего отца, я послал ему ноты по почте и в ближайший приезд в родную деревню уже имел возможность — а отец успел тем временем транспонировать его в другую тональность, гармонизировать и аранжировать для духовых инструментов — прослушать свое произведение в исполнении бывшего церковного, а в 1953 году — духового оркестра пожарных и оборонно-спортивного общества.