Орнамент

Двадцать лет назад я был студентом. Квартиру в Братиславе найти не удалось и поэтому пришлось ездить на учебу из дома, но эти поездки меня очень утомляли. Кто-то посоветовал мне поискать комнату в этом городке, мол, так можно сократить дорогу хотя бы наполовину. Вот я и приехал сюда и после долгого хождения нашел мансарду у пани Хадаликовой, вдовы какого-то кровельщика, что упал с церковной колокольни. Она была сестрой пани Барборы Пиргачовой, владелицы портновской мастерской на Ветреной улице. Хозяйка была очень склочная и немного жадная. Правда, с ней я никаких дел не имел и почти не разговаривал. По первым числам исправно платил за комнату, и на этом наше общение заканчивалось. Денег хозяйка брала немного, поскольку и сама мансарда была плохонькая, со щелястыми стенами, и зимой здесь было холодновато. Зато вид из окна открывался довольно интересный. Я мог смотреть на дорогу, по которой сновали люди, проезжали повозки, часто видел и лошадей, а автомобили — намного реже, поскольку это место было в стороне от главной дороги и от площади. По другую сторону улицы располагался городской парк, там я мог гулять когда угодно, но бывал там редко. Наверное, только несколько раз, когда дома не было спичек или надо было узнать, который час, я подходил к садовнику и в этом случае перекидывался с ним парой слов. Это был дедуля с деревянной ногой, однако держался он молодцом и, когда было нужно, мог погнаться за мальчишками и каждый раз, мне на удивление, кого-нибудь ловил. Зимой он в парк не ходил, но время от времени меня навещал, при этом всегда что-нибудь приносил, то пирожки, то бутылку вина, а как-то раз фасолевый суп. От него я узнал, что через две улицы, в корчме, перед которой стоит газовый фонарь, работает его дочь, и если я буду проходить мимо, то могу к ней как-нибудь заглянуть. В первый раз мы отправились туда вместе. Потом я захаживал и один, и мы с дедулей всегда там встречались. Пани Ярка — так звали его дочь — питала ко мне симпатию, и я извлекал из этого определенную выгоду. Выгода была уже в том, что она меня знала. Никаких знакомых у меня здесь не было, и я был рад, что могу хоть с кем-то поговорить, и если нужны были деньги, а из дома еще не прислали, она всегда понемногу одалживала. Иногда я приходил ей помочь — каждый раз находилась какая-нибудь работа — протереть столы, накачать пива; иной раз целый вечер помогал собирать пустые кружки. А пани Ярка не желала принимать от меня помощь даром. Она прощала мои мелкие долги: если я пытался их вернуть, она только усмехалась и прилюдно, даже при дедуле и при своем муже, целовала меня: «Мы квиты!»

Прошел год, другой, третий, моя учеба уже заканчивалась, а я здесь по-прежнему почти ни с кем не был знаком. Встречался только с квартирной хозяйкой, с дедулей и его дочерью, с их родными, в том числе — с Иренкой. Собственно, Иренка была лишь дальняя родственница, сообразно с этим к ней в доме дедули и относились. Ее как-то не очень привечали, скорее напротив, даже совсем — напротив, буквально терпеть не могли и повсюду о ней злословили. Даже и он, дедуля, который приходился Иренке дедом двоюродным или троюродным, разносил по городу, что у внучки острый нос и заячьи уши. Несколько раз она приходила к нему с плачем и упреками, но он от этих слухов открещивался, говоря, что все это пустые выдумки, а особенно — что слухи пошли от него, ведь он никогда ее ушей не видел, поскольку они всегда так аккуратно прикрыты волосами. И гладил ее по голове. Но когда она уходила, дедуля громко хохотал, говоря, что все-таки не ошибался, однако не сказал девочке правду, не желая ее еще больше расстраивать. А однажды на Рождество, будучи слегка в подпитии, кричал на нее и швырнул на пол дешевые сигареты, которые она положила ему под елку.