Оруэлл. 1945. Руины. Военные репортажи

И так далее и тому подобное. Как я мог писать такие вещи? Ключ к разгадке кроется в том факте, что я далеко не всегда ошибался в своих прогнозах (прежде всего относительно развития военной ситуации). Оглядываясь назад и вспоминая записи в своих дневниках и политические комментарии, которые я на протяжении двух лет делал для Би-би-си, я понимаю, что зачастую оказывался прав – в отличие от представителей интеллигенции левого толка. Прежде всего моя правота заключалась в том, что я стремился избегать пораженческих настроений, – и в конечном итоге войну мы не проиграли. Большинство интеллектуалов левого толка, что бы они там ни публиковали, демонстрировали очевидный пораженческий настрой как в 1940 году, так и в 1942-м. Летом 1942 года, в поворотный момент войны, их основная масса свято верила в то, что Александрия падет, а Сталинград – нет. Помню, как мой коллега радиожурналист из числа коммунистов горячо заявил: «Готов поспорить с вами на что угодно, на что угодно: Роммель уже через месяц будет в Каире!» Я понял его реплику следующим образом: «Надеюсь, Роммель уже через месяц будет в Каире!» Сам я не надеялся ни на что подобное и вполне отчетливо понимал: наши шансы удержать Египет достаточно высоки. Перед вами пример мышления, основанного на субъективных желаниях, которое в наши дни лежит в основе практически всех политических прогнозов.

Полагаю, я оказывался прав в своих оценках по той простой причине, что не разделяю ненависти среднестатистического английского интеллектуала к своей собственной стране и не испытываю, в отличие от него, беспокойства в связи с предстоящей победой Великобритании. Однако по этой же самой причине мне не удавалось составить достоверной картины политических событий.

Полагаю, я оказывался прав в своих оценках по той простой причине, что не разделяю ненависти среднестатистического английского интеллектуала к своей собственной стране и не испытываю, в отличие от него, беспокойства в связи с предстоящей победой Великобритании. Однако по этой же самой причине мне не удавалось составить достоверной картины политических событий. Мне отвратительно наблюдать за тем, как унижают Англию или кого бы то ни было. Хочется верить в то, что мы не будем повержены, а классовые различия и империалистическая эксплуатация, которых я стыжусь, навсегда канут в прошлое. Однако я возложил неоправданно большие надежды на антифашистский характер войны. Я преувеличил значимость начавшихся социальных изменений и недооценил всей мощи сил противодействия этим изменениям. Это бессознательное искажение ситуации было присуще практически всем моим письмам к вам и, возможно, отсутствовало лишь в последних из них.

Насколько я могу судить, все политическое мышление прошлых лет было искажено по одному и тому же лекалу. Люди способны предвидеть будущее только тогда, когда оно совпадает с их собственными чаяниями. Если же факты, даже самые очевидные, нежелательны, то их позволено игнорировать. Например, вплоть до мая этого года скептически настроенные английские интеллектуалы отказывались верить в то, что будет открыт «второй фронт». Они продолжали упорствовать в своем неверии и тогда, когда на их глазах бесконечные колонны с вооружением и десантными средствами грохотали по улицам Лондона, направляясь к побережью. Можно было бы упомянуть бесчисленное множество других наглядных примеров того, как люди готовы были упорствовать в совершенно очевидных заблуждениях по той лишь причине, что признание правды уязвило бы их гордость. Именно этим объясняется отсутствие достоверных политических прогнозов.

Приведу один общеизвестный пример: кто мог предвидеть русско-германский пакт 1939 года?[48] Только отдельные консерваторы из числа пессимистов решались предсказать заключение такого соглашения между Германией и Россией, отмечая, что это ложный договор, который будет достигнут по недостаточно обоснованным причинам. Насколько мне известно, ни один интеллектуал левого толка, будь то русофил или русофоб, не ожидал того, что произойдет на самом деле. Собственно говоря, левые в целом не смогли предугадать масштабов фашизма и осознать, насколько опасны нацисты, даже тогда, когда те уже были готовы захватить власть. Чтобы подтвердить всю степень угрозы со стороны фашистской идеологии, левым пришлось бы признать свои собственные просчеты, а это являлось для них слишком болезненным ударом. Именно по этой причине зарождение фашизма как движения было проигнорировано или неверно истолковано, что привело к катастрофическим результатам.