Оруэлл: Новая жизнь

А к симпатии и восхищению можно было добавить стремление перенять те черты жизни рабочего класса, которые казались достойными подражания, говорить, есть, одеваться и вести себя как представитель рабочего класса до такой степени, чтобы вас самого можно было принять за него. Почти каждый, кто хоть сколько-нибудь долго наблюдал Оруэлла в действии - коллеги по работе, приятели по пабу, даже старые школьные друзья, - оказывался подхваченным потоком этого трюка социальной уверенности. Его коллега по Би-би-си Джон Моррис вспоминал, как он целенаправленно выливал жидкость из своей столовой чашки в блюдце, а затем высасывал ее "с несколько вызывающим выражением лица", как бы осмеливаясь вмешаться. То же самое было и с серым костюмом в елочку - эквивалентом воскресного костюма рабочего человека, по мнению Оруэлла, - в котором его однажды видели входящим в "Ритц" на обед с Бертраном Расселом, и еще не вошедшими в моду вельветовыми брюками рабочего. Это можно было услышать в стилизованном кокни, с которым он вел беседы, увидеть в дешевых, диких стрижках - по сути, результат работы парикмахера бритвой по шее - которыми он себя обрабатывал, и почувствовать в запахе сигарет без фильтра, которые он предпочитал, и чей едкий дым висел в воздухе, как речной туман.

Естественно, это серийное самозванство никого не обмануло. Как однажды сказал Малкольм Маггеридж, какие бы шаги он ни предпринимал для маскировки, предательство его происхождения было неизменным. Мужчина и женщина, случайные надзиратели в палатах во время его бродячих поездок, реальные пролетарии, встреченные во время работы над "Дорогой на Уиган Пирс", и продавцы газет, пытавшиеся продать ему экземпляры "Дейли Уоркер", знали его таким, какой он есть - джентльменом, пытающимся выдать себя за другого, заезжим тоффом, честно прозябающим в трущобах, куда тоффы редко проникают. Если что и выдавало его, кроме голоса, так это потрепанный, но благородный гардероб, фланелевые брюки и хорошо скроенные спортивные пиджаки, застежки которых мгновенно выдавали высокий класс пошива, который был использован при их изготовлении. Как и Равелстон, чем дольше Оруэлл носил различные вещи, которые он продолжал заказывать у мистера Денни, портного из Саутволда, почти до самой смерти, тем лучше, или, скорее, тем более привязанным к классу, он выглядел.

Все это обескураживало, но Оруэлл продолжал упорствовать. Если он сам не мог должным образом идентифицировать себя с рабочим классом, то он мог, по крайней мере, предложить полезные советы другим претендентам, встретившимся на его пути - если, конечно, они вообще были претендентами. Одной из самых странных его особенностей в области классовой войны было его предположение, что все остальные разделяют то значение, которое он придавал необходимости "установления связей". Его старый школьный приятель Дэнис Кинг-Фарлоу, посетивший Уоллингтон летом 1936 года, записал невероятно странный разговор, в котором Оруэлл пытался внушить ему весомость его собственных пролетарских заслуг. Гордясь своими домашними соленьями и недавно приобретенной профессией посетителя тюрьмы, Оруэлл высокопарно заверил своего гостя, что для человека, не имеющего опыта ручного труда, все это может показаться довольно необычным. А какую именно работу его другу приходилось делать руками, спросил Кинг-Фарлоу, добавив, что мытье посуды и проживание в шахтерских домиках не в счет. Так получилось, что он выполнял довольно много странных работ такого рода, заявил Оруэлл. Так, в данный момент он разводит кур... Кинг-Фарлоу, который провел два года в качестве грузчика на нефтяных промыслах Техаса, прокладывая трубы и устанавливая оборудование, не был впечатлен.

Между тем, если вы хотели идентифицировать себя с рабочим классом, нужно было искать его в местах, где он собирался и проводил свой досуг. Прежде всего, необходимо было пить и разговаривать с ними в атмосфере, где классовые различия, если и не могли быть полностью забыты, то, во всяком случае, могли казаться менее значимыми. Но Оруэлл, по всем свидетельствам, не был хорош в пабах. Не только его неодобрительный шурин Хамфри Дейкин жаловался на отсутствие светской беседы и явную неловкость в пивных и барах. Гораздо более симпатичный Джордж Вудкок вспоминал о посещениях добросовестного дворца джина для рабочего класса в Ислингтоне, через пару улиц от квартиры на Кэнонбери-сквер. Оруэлл ощущал удовольствие от таких классических приспособлений, как экраны из граненого стекла и пивной сад, отданный на откуп резвящимся детям покровителей. В то же время, не зная никого из рабочих, посещавших паб, он казался ужасно неуместным, "довольно потрепанным сахибом в потрепанной одежде со всей неуверенностью, которую проявляет в таких случаях старый Итонец".