Оруэлл: Новая жизнь

Тем временем, как быстро поймет любой знаток творчества Оруэлла, прочитавший его первые статьи в журнале Horizon, он становился писателем другого типа. Именно это имела в виду миссис Ливис, говоря об "особом виде" литературной критики, "свойственном ему самому". Он все больше специализировался на длинных, провокационных эссе, в которых радикальная политика, современная история и литературная социология неразрывно сочетались, и где необычность материала (комические открытки, жесткие американские триллеры, Г. Г. Уэллс) не могла скрыть ряд объединяющих тем. При всей кажущейся отстраненности их тем - Диккенс, Генри Миллер, еженедельные журналы, которые читают мальчики-подростки, - основные произведения, написанные Оруэллом в период с лета 1939 года по весну 1940 года, в конечном счете, все об одном и том же: Англиканство, радикализм, реакция, интеллектуальная свобода, место (и роль) писателя в обществе, в котором он или она действует. И поэтому эссе о Диккенсе - это одновременно и один из самых искрометных критических экскурсов, когда-либо составленных о нем, и серия развенчаний. Автор "Тяжелых времен", которого во время публикации критиковали за распространение "угрюмого социализма", не является, как мы узнаем двадцать тысяч слов спустя, ни марксистом, ни католиком, ни даже ортодоксальным либералом девятнадцатого века. На самом деле, он не является никем, кроме в высшей степени ловкого юмориста и человека, который верит, что мир станет лучше, если мы все будем вести себя лучше. Изменения нельзя предписать: они должны прийти изнутри. Великое достоинство Диккенса в том, что он - свободный интеллект, и поэтому его люто ненавидят "все маленькие вонючие ортодоксы, которые сейчас борются за наши души".

С другой стороны, "Boys' Weeklies", хотя и берет свои свидетельства со страниц "Magnet" и "Gem", посвящен неустойчивому представлению об английском прошлом - критика, которая приобретает свою остроту благодаря тому факту, что Оруэлл сам погружен в ушедшие мифы о нации, как и любой из его вымышленных образцов. Как он отмечает, розовые пейзажи, населенные Билли Бантером, Гарри Уортоном и Бобом Черри, устарели по меньшей мере на тридцать лет.

Год 1910 - или 1940, но это все равно. Вы в Грейфрайерс, розовощекий мальчик четырнадцати лет в шикарной, сшитой на заказ одежде, сидите за чаем в своем кабинете... Король на своем троне, и фунт стерлингов стоит фунт стерлингов. В Европе комичные иностранцы болтают и жестикулируют, но мрачные серые линкоры британского флота идут по каналу...

Тем не менее, это мир, к которому Оруэлл - "бунтарь, влюбленный в 1910 год", как однажды охарактеризовал его Коннолли, - привязан сентиментально, и который, следовательно, он никогда не может осудить до конца. То, что он наполовину влюблен в то, на что он нападает, придает его радикализму остроту, а его исследование местности Грейфрайерс и родственного ему заведения Сент-Джимс, затянувшегося во времени, тем более сильное, что в нем есть понимание того, как такие учреждения влияют на народное воображение, и тщетности попыток подмять их под себя обычными левыми средствами. Как он признает, ни один обычный ребенок никогда не захочет читать социалистическую детскую газету, так же как ни один обычный ребенок никогда не захочет играть с набором игрушечных пацифистов.

Есть и другие сентиментальные привязанности, представленные в заглавном эссе, в котором квиетизм Миллера противопоставляется литературной истории последних двадцати лет, а затем проводится разрушительный анализ идеи писательской "приверженности". В целом, заключает он, "литературная история тридцатых годов, кажется, оправдывает мнение, что писателю лучше держаться подальше от политики". И вот мы снова на территории Диккенса, потому что хорошие романы пишут не те, кто придерживается линии партии; их пишут люди, которые не боятся. Здесь, в мире, где капитализм, основанный на принципах laissez-faire, и старая либерально-христианская культура рушатся, писатель оказывается на волоске, жестоко разоблаченным, нежелательным напоминанием о прошлом, которого образец автократа предпочел бы не существовать. Все это в контексте последующих работ Оруэлла звучит как пророческая нота:

Сейчас начинает осознаваться, что мы переходим в век тоталитарных диктатур - век, в котором свобода мысли будет сначала смертным грехом, а затем бессмысленной абстракцией. Автономная личность будет вычеркнута из жизни... Что касается писателя, то он сидит на тающем айсберге.