Оружейный остров

– Видите ли, я приехал сюда, чтобы помочь своей итальянской знакомой, которая снимает документальный фильм о мигрантах. Не подскажете, у кого из них можно взять интервью?

– Надо подумать, – сказала Лубна. На лицо ее как будто опустилась вуаль. – Знаете, устроить это непросто. Во-первых, ребятам будет трудно выкроить время, они целый день на стройке и еще выполняют кучу всяких работ, даже не высыпаются. И потом, некоторые пока не прошли собеседование с комиссией, которая определит их статус. К сожалению, у нас уже имеется печальный опыт общения с журналистами. Всякое слово может быть использовано против ребят, понимаете? Есть и другая проблема. Отдельные баламуты насмотрятся телевизор, возбудятся и затеют бучу. Нам надо быть очень осторожными. Раньше я всегда откликалась на просьбы репортеров, а теперь остерегаюсь. Встречаюсь лишь с теми, кого хорошо знаю. – Лубна смолкала и, сложив пальцы домиком, задумчиво уставилась на столешницу. Потом вновь заговорила, как будто убеждая себя: – С другой стороны, нам скрывать нечего, и, возможно, это к лучшему, если о нас узнают побольше. Тогда, наверное, окружающие поймут, что мы такие же люди с обычными желаниями и нуждами. – Губы ее сложились в улыбку – знак принятого решения. – Тхик ачхе, ну ладно, я переговорю с ребятами, узнаю, кто согласен на интервью. А вы и сами поищете собеседников, да? Может, вам начать с Рафи? Как-никак у него должок перед вами за то, что вы не подняли шум из-за нынешнего происшествия. – Лубна записала номер на клочке бумаги. – Он заканчивает в четыре, позвоните ему. Только, пожалуйста, действуйте осторожно.

– Конечно, не беспокойтесь. Я, как и вы, никому не хочу доставить неприятности.

– Вот и хорошо. Дайте знать, если еще чем-нибудь смогу быть полезной.

– Непременно. – Я встал и поспешно добавил: – Не передать, какое удовольствие мне доставила наша беседа. С самого детства я не слышал этого диалекта!

Лубна усмехнулась.

– Ну тогда ваше пребывание в Венеции станет весьма приятным, поскольку тут полно выходцев из наших краев.

– Да что вы!

– Идемте. – Она коснулась моего локтя. – Сейчас сами увидите.

Мы прошли в конец переулка, выходившего на Рио Тера Сан-Леонардо, оживленную улицу, запруженную туристами и разносчиками.

– Вон тот… и тот… и тот… – Лубна показала на официанта кафе, торговца каштанами и человека, катившего тележку с мороженым. – Все они бенгальцы, – в голосе ее звучала гордость, – родом из Мадарипура.

Я прислушался и вскоре стал улавливать эхо знакомой речи. Шагая по улице, я наугад с кем-нибудь заговаривал на бенгали, и сама возможность этого казалась ошеломительной новизной. Хотя на бангла говорит огромное число людей, вдвое больше тех, кто изъясняется на итальянском, скажем, или немецком, я не привык считать свое родное наречие “мировым языком”. Пересечься с бенгальцем в дальних краях всегда было приятным сюрпризом, тем более что подобные встречи случались крайне редко. Вообще-то я воспринимал как должное, что бенгали – интимный язык, на котором говоришь только со знакомыми, и по выражению на лицах моих соплеменников я понимал, что ими владеет то же чувство. Сперва их физиономии излучали недоумение от того, что некто, выглядевший туристом, обращается к ним на их родном языке, но затем они расплывались в улыбках и мы обменивались извечным вопросом: деш кой, откуда вы?

Из всего, чем одарил меня бангла, самым неожиданным было то, что в столь неповторимом городе, как Банадиг-Бандук-Венеция, я себя чувствовал своим.

Рафи

Квартира Чинты была в десяти минутах ходьбы от гетто, расположенного в том же районе Каннареджо. Чинта любила свой sestiere, квартал, в котором прожили целые поколения ее семьи. Она уверяла, что предки ее поселились здесь еще в пятнадцатом веке, когда их рабами привезли с восточных окраин Венецианской империи. Подруга моя часто хвасталась тем, что нынче лишь этот район можно считать настоящей Венецией, поскольку здесь обитают постоянные жители города, а все другие кварталы заполонены туристами и приезжими.

Квартира, еще до рождения Чинты купленная ее матерью на американские деньги, размещалась на третьем этаже особняка, скромного во всем, кроме его местоположения на Большом канале. В нише у парадного входа имелись мостки с лесенкой и причальными столбами, что позволяло обитателям прямо из вестибюля перебираться в гондолы.

В последний мой визит двенадцать лет назад орнаментальный подъезд еще использовался по своему назначению, а сейчас уже нет, ибо мраморный пол вестибюля почти все время был скрыт под водой. В прилив portinaio Марко, консьерж, выкладывал passarella, деревянный трап, дабы обитатели прошли к дверям, не замочив ноги. Однако порой вода поднималась настолько, что затапливала и собственно сходни. Затем эти маленькие потопы стали так часты, что жители почти перестали пользоваться парадным входом и покидали особняк через дверку на задах здания, выводившую в обнесенный стенами сад и ранее предназначавшуюся лишь для коробейников с их товарами.