«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

7. ОКОНЧАНИЕ (1950)

Фрейденберг не раз казалось, что ее жизнь подошла к концу.

В конце 1949 года наступил день, когда (в тетради № XXXIII) она с удовлетворением отмечает, что за зиму «написала все свои воспоминания до последней войны, начав с поступленья в университет». Погружение в прошлое увлекло и поддержало ее, и этот год был «почти счастливым». И вот она «снова с пустыми руками» (XXXIII, 95).

Она добавляет, что перед ней еще стоит «грандиозная задача»: «обобщить весь свой умственный опыт в книгу „Образ и понятие“». «Я хочу показать, что понятие есть трансформированный образ: что жизнь обновляется изнутри…» (XXXIII, 96)122.

Она выполнила долг перед отцом, подготовив его архив: «Отцовское наследие уже находится в музее связи». Она сделала нотариальное завещание. Свой архив Фрейденберг решила оставить Соне (позже, по-видимому в начале 1950‐х годов, она изменила завещание, сделав душеприказчиком Р. Р. Орбели). «О жизни покончен вопрос». Фрейденберг ставит дату окончания записок: «5 декабря 49 г.» (XXXIII, 107).

Но это еще не все. Ее мысль обращается к запискам:

Записки, эти записки! Я боялась обыска не за себя, но за них – что их уничтожат. Сколько раз моей души касалось колебание: записки – или свобода? Уничтожить их, но стать свободной и ничего не бояться, ни обыска, ни смерти! Но даже свободу я не могла поставить выше этих записей. Я не желала умереть безгласной. Это значило бы, что я принимаю то худшее, что когда-либо знал мир – мистификацию добра, идейный цинизм, обесчеловеченье. Я вспоминала идеалы, которыми маскировали убиение человека, совесть, свою собственную совесть, лежавшую на анатомическом столе, – когда тиран заставлял нас носом ткнуться в свою биологическую физиологию, и мы жили полуумершие, завидовавшие куску, съеденному нашими любимыми близкими, тайно от самих себя мечтавшие отнять их кусок себе. О, эти муки совести, то, что никогда не проходит и лишает жизнь прав на существованье! Чего не сделал Сталин с человеком, чего не убил, сквозь что не провел? Над чем в истории не насмеялся? (XXXIII, 110–111)

Начав новую тетрадь (№ XXXIV), Фрейденберг продолжает подводить итоги своему анализу сталинизма: «Сталинизм, несомненно, внес много нового…» (XXXIV, 148)

Покончив с выводами, она опять проводит черту поперек страницы и переходит к краткому (в полторы страницы) итогу собственной жизни, прожитой в противостоянии «государственной машине» (XXXIV, 153–154)123:

Вот, собственно, и все о моей жизни. Какой может быть эпилог и в чем его значенье? Проживу ли я долго или мало, это уже асемантично. Природа дала мне изобилье моральных сил и способностей, но я их утрачивала в непрестанной борьбе, где я тщилась противостоять государственной машине насилия и убийству заживо.

Она перечисляет свои потери:

Мой муж, данный мне от жизни, как дается благодать от бога, был раздавлен пьяной машиной…

(Язык говорит здесь больше, чем автор, и погибший в 1937 году в уличной катастрофе Хона Франк-Каменецкий оказывается жертвой государственной машины.)