Осада, или Шахматы со смертью

Убийств не было с той ночи, когда он преследовал злоумышленника, пока не потерял того из виду. А почему не было — неизвестно. То ли преступник испугался, то ли почуял принятые комиссаром меры — засады, устроенные там, где падали бомбы, и приманки наподобие той юной проститутки, что и сегодня гуляет под фонарем, — и изменил своим привычкам. Пересмотрел странную, совсем особенную систему расчетов и прозрений. Тисон порой изводит самого себя вопросом: а не навсегда ли тот решил отказаться от убийств? И вопрос этот вселяет в него какую-то непомерную, бессильную ярость. Но вопреки зря потраченному времени, и напрасным стараниям, и бессонным ночам, неизменно оканчивающимся тем, что с рассветом так тщательно расставленные сети приходят пустыми, наитие шепчет ему, что он — на верном пути, что извращенные чувствования убийцы в чем-то совпадают с его собственными, а потому этот самый путь постоянно и неизбежно пересекается с путем убийцы, как те линии на плане их общего, им обоим принадлежащего города. Тисон — лицо его осунулось, глаза воспалены от непрекращающихся ночных бдений и кофе, поглощаемого галлонами, тело сводят судороги одержимости, которая в последнее время сделалась главным движителем его жизни и работы, — уже довольно давно живет, чутко и сторожко озираясь по сторонам, недоверчиво нюхая воздух, будто ополоумевшая ищейка, отыскивая еле уловимые признаки, смутные приметы, тайный, зашифрованный смысл которых ведом только ему и убийце. А тот, быть может, сейчас кружит где-то поблизости, поглядывает на приманку, но опасается, что угодит ногой в капкан и пружина его сработает. Он изворотлив и жесток. И совсем не исключено, что и нынче ночью следит за выслеживающими его и только и ждет, когда они снимут наблюдение. А иногда комиссару приходит в голову, что эта шахматная партия разыгрывается уже на каком-то ином уровне, перешла в сферу морального и умственного противоборства. Что идет поединок двух изощренных и больных умов. Что полицейский и преступник уподобились шахматистам, которым нет нужды передвигать фигуры на доске, чтобы сделать очередной ход разыгрываемой ими партии. И в таком случае неизбежная ошибка кого-то из них есть лишь вопрос времени. И это очень пугает Тисона, поскольку этим «кем-то» может оказаться и он. Никогда еще не угнетал его так сильно страх неудачи. Он знает, что бесконечно длить это положение не сможет, что в городе слишком много болевых точек И что во всем этом чересчур велик элемент случайности, и что злоумышленник, покуда его караулят в одном квартале, вполне может действовать в другом. Не говоря уж о французском артиллеристе, который сотрудничает с комиссаром через бухту и может, прискучив этой игрой, оборвать ее в любой момент.

По влажному тротуару стучат чьи-то шаги. Рохелио Тисон еще плотней вжимается в стену подворотни, скрывая свое присутствие. Двое мужчин проходят в туманном свете фонаря на монастырской стене и удаляются к перекрестку улиц Крус-де-Мадера и Камино. Походка и повадка — как у молодых махо, идут налегке. Лиц не разглядеть. Комиссар провожает их глазами, покуда оба не исчезают из виду — там, где две недели назад Тисон целую ночь простоял неподвижно, озираясь, вслушиваясь в полное беззвучие, втягивая ноздрями тот особый воздух, который был выкачан из-под воображаемого колокола, куда комиссар проникал с извращенным наслаждением человека, убедившегося, что в городе имеется еще одно — тайное — пространство. Оно вписано в некую геометрическую фигуру, нанесенную на план Кадиса и невидимую никому, кроме убийцы и сыщика.

Сейчас Тисону видится движущаяся в тумане женская фигура. Это, конечно, приманка — та юная, шестнадцатилетняя шлюшка из квартала Мерсед, которой комиссар, не озаботившись даже узнать, как ее зовут, велел прогуливаться вперед и назад по площади. Через мгновение он убеждается, что да, так и есть, он не ошибся. Она медленно идет вдоль монастырской стены с таким расчетом, чтобы держаться, как было велено, на свету, а потом повернет назад и окажется в темноте. И этот медленный, с ленцой, свойственной ее ремеслу, проход бесит комиссара. Не сработает, говорит он себе, меж тем как силуэт девицы четче обрисовывается в неверном свете. И эта мысль подобна оплеухе. Все слишком очевидно. Слишком очевидно, кто она и зачем. Разве теперь, после стольких неудач, использовать эту тактику — не то же, что класть целый кусок сыру в мышеловку: если убийца и в предыдущие ночи кружил где-то в городе, он понял достаточно, чтобы не поддаться на уловку. Опять, думает Тисон, опять мой король заперт в углу доски, а по всему городу разносится хохот противника. Ни вихрей, ни гранат. Надо плюнуть на все да идти спать. Я устал. Хватит с меня.