Осада, или Шахматы со смертью

— Насилию не подверглась, если вы это имеете в виду. Что же до всего прочего… Гм… Как вам сказать… Приятного было мало… Впрочем, смерть — она смерть и есть.

И замолкает, давая возможность Лолите Пальме самой домыслить остальное. Дрожь снова проходит по всему ее телу. Так, словно у ног ее внезапно разверзлась черная бездна. Страдания и ужаса.

— Она ведь была совсем еще девочка… — бормочет она в ошеломлении.

И все комкает свой платок Она не желает выказывать слабость, и ей это пока удается. Особенно перед этим человеком. Да и ни перед кем иным. Вот кузен Тоньо, который, узнав страшную новость, сейчас же примчался на улицу Балуарте и сейчас наверху вместе с Куррой Вильчес и другими друзьями дома и соседями, — тот действительно не выдержал характер. Лежит ничком на диване и рыдает как дитя.

— А вы арестовали того, кто сделал это?

В ответ — снова неопределенная гримаса: похоже, от этого вопроса комиссару сделалось не по себе еще больше.

— Пока нет.

— Это ведь тот же самый, который убивал и других женщин? Слухи об этом ходят уже несколько месяцев…

— Мы скоро установим это.

— Я узнала, что вскоре там, поблизости, почти на том же месте упала бомба… Правда ли, что двое убиты, а трое тяжело ранены?

— Правда.

— Какое злосчастное стечение обстоятельств…

— Да. В высшей степени злосчастное.

Лолита Пальма замечает, что полицейский рассеянно обводит взглядом гравюры по стенам и как будто хочет, чтобы разговор принял иное направление.

— Скажите, почему девушка вышла из дому?

Ответ краток она отправилась в аптеку на улицу Крус-де-Мадера. Дворецкий Росас захворал, слег в постель. Ему требовались лекарства, и он попросил Мари-Пас сходить.

— Одну? В такой час?

— Было еще не очень поздно. Десять или самое начало одиннадцатого. А аптека — совсем рядом, буквально через три дома… Если не считать французских бомб, у нас всегда было спокойно. Это приличный, тихий квартал.

— И никто не обеспокоился тем, что она не вернулась?

— Мы не заметили этого… Я ужинала дома… Дворецкий уже спал, я была у себя в кабинете наверху. Не собиралась спускаться — незачем было.

И осекается, заново представляя все, что было вчера вечером, когда она даже вообразить себе не могла, что в эти самые минуты происходит с бедной девочкой. Лолита допоздна провозилась с официальными бумагами, касавшимися возвращения «Марка Брута» и потери «Кулебры». Поворачивалась, как бездушная заводная кукла, гнала из головы все, что не имело отношения к делам. Глаза были сухи, сердце билось замедленно. Но при этом время от времени все же подходила к окну и поверх горшков с папоротниками глядела на плавающее в тумане лунное сияние. Вспоминала влажный виноград Пепе Лобо. Согласитесь, что хотите слишком много, сказал он тогда. Где-нибудь в другом конце света я…

— Это ужасно, — произносит она. — Чудовищно.

Но в голосе полицейского звучит профессиональное сухое безразличие:

— У нее был жених? Ухажеры?

— Нет, насколько я знаю.

— А семья — здесь, в Кадисе?

Лолита качает головой. Она была родом из Исла-де-Леона. Семья — бедная, честная… Работали на солеварнях. Отец — хороший человек Зовут Фелипе Мохарра. Служит в ополченской роте дона Кристобаля Санчеса де ла Кампа.

— Оповестили уже?

— Послала кучера с письмом, в котором прошу его начальников отпустить несчастного в город… Какое горе!

И замолкает, поникнув. На глаза наконец-то наворачиваются слезы. Бедный Фелипе. Бедная мать… Каково это — получить известие, что их дочь в шестнадцать лет умерла такой жуткой смертью…

— Невероятно… Чудовищно и невероятно… Неужели то, что вы мне рассказали, — правда? И ее мучили, перед тем как убить?

Комиссар ничего не отвечает. И обращенный к Лолите взгляд не выражает ничего. Она чувствует теперь, как со щеки к подбородку неудержимо ползет слеза.

— Ради бога, скажите…

Ей стыдно проявлять слабость перед посторонним, но она ничего не в силах сделать. Собственное воображение терзает ее. Бедная девочка…

— У кого же могла рука подняться…

Слезы душат, и вот, прорвав плотину, хлынули обильно и щедро, заливают все лицо. Комиссар, беспокойно заерзав, отворачивается, покашливает. Потом, подхватив шляпу и трость, встает.

— На самом деле, сеньора, — говорит он почти ласково, — да у кого угодно. У любого из нас.

Лолита снизу вверх смотрит на него долгим непонимающим взглядом. О чем он? Кого имеет в виду?

— Надеюсь, вы найдете убийцу.

Лицо комиссара кривится в гримасе едва ли не зверской. В углу рта вспыхивает золотая коронка. Клык.

— Если ничто не помешает, мы скоро возьмем его.

— И что же будет этому извергу?

Холодный жесткий взгляд, пронизав Лолиту, устремляется неведомо куда, в какие-то мрачные и очень дальние дали, которые видны одному лишь комиссару Тисону.

— Кара, — отвечает он очень тихо.