Осада, или Шахматы со смертью

Даже выругаться не могу, думает Тисон, сил нет. Устал. Как же мне обрыдло все это…

— «Где-то», да? Ты так полагаешь?

— Именно так, сеньор комиссар.

Чуть ниже по улице притулилась к церкви часовня Санта-Куэва. Дверь под треугольником фронтона открыта.

— И там смотрели?

Лицо Кадальсо вновь затуманивается страданием. За что обижаете, безмолвно вопрошает он.

— Конечно смотрели.

Рохелио Тисон, рассеянно и бегло оглядев притвор, собирается идти дальше. Но в тот миг, когда он уже делает шаг назад, что-то останавливает его и заставляет взглянуть еще раз, повнимательней. У подножья двойной лестницы, ведущей в подвал, у левого пролета ее… Комиссар, как и всякий житель Кадиса, отлично знает эту почти непременную часть храмового убранства. И стоит она здесь с незапамятных времен. Но сегодня и в свете нынешних обстоятельств все предстает Тисону в ином свете. Под непривычным углом.

— Что такое, сеньор комиссар?

Тисон не отвечает. И, будто остолбенев от удивления, не сводит глаз с застекленной витрины, стоящей у левой лестницы на выложенном черно-белой плиткой полу, подобном шахматной доске. За стеклом — Ecce Homo[47] изображение страстей Христовых: таких много в церквях по всему Кадису, и по всей Андалусии, и по всей Испании. Это, впрочем, в своем роде особенно выразительно: привязанный к столбу Иисус стоит между Иродом и Пилатом; плоть его, исхлестанная ударами бичей, покрыта бесчисленными кровоточащими рубцами. Мученический облик проникнут неимоверным страданием и беспомощностью. В этот миг — словно кто-то, сорвав покров, обнажил мысль — комиссара осеняет. В подземелье часовни Санта-Куэва, построенной лет тридцать назад неким священником благородного происхождения — ныне уже покойным падре Сантамария, маркизом де Вальдеиньиго, находится что-то вроде молельни или святилища, куда имеет доступ лишь ограниченный круг лиц. Там трижды в неделю сходятся члены хорошо известного в городе религиозного братства — люди либо весьма состоятельные, либо занимающие видное положение в обществе: они чрезвычайно ревностно исполняют обряды, хранящие первозданную суровость и чистоту католической веры, не допускают ни малейших отклонений от догмата. Там они отправляют свои таинства. Включая и бичевание. Секут себя ради умерщвления плоти.

— В подвале смотрели? — осведомляется комиссар.

В ответ — растерянное молчание. Оно длится ровно три секунды. Тисон смотрит не на своего помощника, а на черно-белые шахматные клетки у ног Христа.

— В подвале?..

— Здесь наверху — часовня, а внизу подземелье. Потому и называется Санта-Куэва — «Святая пещера». Понял? Или нарисовать?

Кадальсо в смущении переминается с ноги на ногу.

— Я думал…

— Ну-ка, ну-ка… И что же ты надумал? Любопытно будет узнать.

— Да дело-то в том, что двери внизу всегда закрыты. Сторож говорит, ключи есть только у членов общины — их всего человек двадцать с чем-то… А у него — нет.

— Ну и что?

— И потому, значит… — Кадальсо пожимает плечами. — Без ключа-то не войдешь. Ночью сюда не смог бы попасть никто…

— Золотые слова. Верно. Никто. Кроме члена общины.

На этот раз молчание — более продолжительное и обозначает полнейший конфуз. Кадальсо изо всех сил старается не встречаться с комиссаром глазами.

— Оно, конечно, так… Но это все — люди уважаемые… Приличные… Набожные. То есть, хочу сказать, это место…

— Ну? Для избранных? Священное? Неприкосновенное? И вне всяких подозрений?

Кажется, что громоздкая туша Кадальсо сейчас перейдет в жидкое состояние и растечется.

— Эх… Вот оно, значит, как…

Тисон обрывает его, воздев указательный палец:

— Кадальсо…

— Слушаю, сеньор комиссар.

Но Тисон, страшно обматерив своего помощника, уже забыл о нем. Дикий озноб, что тряс его и колотил, унялся, завершившись вздохом — долгим, но задавленным и потому беззвучным. Это вздох едва ли не блаженства. Прежнее удивление на его лице уже сменилось гневом, а тот уступил место волчьей гримасе, перекашивающей морду матерого зверя, когда тот наконец-то вновь чует потерянный было свежий, горячий след. Когда наитие и предчувствие переходят в уверенность. Под страдальческим взглядом бичуемого, окровавленного Иисуса он спускается по лестнице и чувствует, как, прогоняя усталость, медленно, упруго толкается в жилы кровь. Он словно бы вновь прошел сейчас через одно из тех небывалых, невозможных мест, где царит абсолютное безмолвие и воздух недвижим. Стеклянный колокол: вихрь, несущий на следующую клетку шахматной доски, в которую обратились город и бухта. Комиссар сию минуту осознал этот ход. И вместо того, чтобы ускорить шаги, крикнуть при виде обнаружившегося следа ликующе и победно или удовлетворенно заурчать, он по диагонали пересекает черно-белый пол, молча и очень медленно, внимательно вглядываясь во все вокруг и не упуская из виду даже самой незначительной и маловажной приметы, меж тем как от сладостного предвкушения покалывает кончики пальцев, обхвативших трость. Он останавливается перед запертой дверью в подвал. О, если бы этот миг счастья никогда не кончался, внезапно проносится в голове.